Киев – один из самых мистических городов мира. Его история полна былин, недомолвок, тайн и секретов. Мы пересказываем вам наши любимые киевские легенды словами непосредственных свидетелей и участников тех далеких событий. Читайте внимательно – на посиделках у костра пригодится. Ах, да, и хорошенько всматривайтесь в фотографии — может, что и заметите.
Отель Метрополь
— А еще, говорят, он тростью своей по столу стукнуть может, и тот ему, как на духу, выкладывает все! – взахлеб пересказывали друг другу мальчишки на улице историю самого известного киевского медиума, который, поговаривали, мог связаться с любым, даже самым строптивым, покойником.
Степан шел по Крещатику, вздернув нос; до него доносились обрывки «…с самим Александром Македонским!», «…и тут-то цилиндры в пляс пустились, слышишь?», «…а они ему, значит, шпильку прямо в щеку – а ему хоть бы хны, ни двинется!», но ему они были нипочем – сегодня он воочию увидит чудеса великого Самбора. В нагрудном кармане Степы лежала контрамарка, заботливо придавленная платком. Золоченый квадрат бумаги обошелся ему в пятьдесят рублей, но стоил того, чтобы оплатить его деньгами, полученными за дедовы часы – шутка ли, попасть на сеанс Самбора. А перед покойным дедом он лично извинится, хитро подумал про себя Степа.
Встреча проходила, как водится, в отеле «Метрополь»; впервые зайдя в огромную полукруглую комнату, освещенную лишь приглушенным мерцанием канделябров, Степан ощутил необъяснимый трепет. Зал заполнялся постепенно; приходили и высокопарные пары, дамы в мехах манерно протягивали ручки Самбору, тот с почтением целовал их, и народ попроще, как сам Степка, и пухлые весельчаки, которые из разу в раз собирались на сеансах Самбора, желая разоблачить его и понять его секрет.
— Погасите, пожалуйста, свет, — донесся тихий, но отчетливый голос Самбора. Прислуга послушно приглушила канделябры и свечи. – Господа, я просил бы вас сформировать круг и взяться за руки.
Гости выполнили приказ. Самбор шумно выдохнул, повесил трость на гвоздь у двери и занял место во главе круга, крепко взяв за руки тонкую барышню в легком платье и ее спутника, импозантного мужчину с напомаженной бородой. Он закрыл глаза и все утихло.
Степа стоял аккурат напротив мага, и потому одним из первых заметил блуждающие огоньки, спускавшиеся с потолка прямо на толпу. Завороженный этим зрелищем, он упустил момент, когда начал двигаться первый стол. В молчании, густоту которого разрезал лишь скрежет ножек стола по дорогому паркету, десяток круглых обеденных, небольших прикроватных тумбочек, табуреток для ног начали свой медленный танец вокруг столпившихся людей. Самбор захохотал и затянул громкую, веселую песню; танец столов ускорился, духи будто разделяли веселье призвавшего их медиума. Затем раздался пронзительный звук скрипки – она, парившая в воздухе, играла невпопад, будто схвативший ее призрак при жизни ничего изысканнее мотыги в руках не держал.
Пение прекратилось и круг распался: кто-то из расшалившихся домовиков схватил Самбора и поднял его за шею в воздух. Медиум уже не хохотал, но хватал ртом воздух, пока его лицо стремительно синело. Пошутив, призрак отпустил жертву, рухнувшую на пол. Остальные, почувствовав ослабевшую хватку, начали кружить гостей в танце, крушить столы, отвинчивать канделябры, вышвыривать в окна подсвечники, подносы, стулья.
Степку, укрывшегося от бесчинства за старым роялем, чуть не плача от страха, поразила одна, очень простая, мысль: а вдруг это все дед за проданные часы лютует?
Гора Щекавица
Никто никогда не видел тысячника княжеской дружины Ратмира в слезах. Здоровый детина с пудовыми кулачищами, один взгляд из-под насупленных бровей которого повергал в панику полчища хазар, при котором даже строптивые боярские дети не решались баловать, сидел на земле и, раскачиваясь взад-вперед, завывал, как ветер в пустой мельнице. Десятники и сотники великого князя, оторопевшие, присмиревшие, бессловесные, столпились позади; кто-то не смел поднять глаз, кто-то, напротив, отвести взгляда.
Тело Олега покоилось у свежевыкопанной ямы, на дне которой белели кости. Лик его, при жизни величавый и мудрый, исказила гримаса; страшная, пугающая тишина, которую разрушали только превратившиеся в исступленный хрип вопли Ратмира. Великий князь Олег погиб; ничего хуже, страшнее и мучительнее представить было нельзя.
За спинами ратников раздался стук копыт и громкое ржание лошади; спустя секунду о землю ударились две пары ног. Ольга и Игорь прибыли – тут отступила вся дружина, не смея поднять глаза на великую семью, опустившуюся без слов к телу своего защитника и покровителя. Скорбь пронизывала все вокруг, сковывала члены, сгущала тьму.
— Где хоронить князя будем? – разорвал молчание голос Ольги, срывающийся, но отрешенный.
— В Ладоге, — ответствовал Ратмир, — Оттуда он родом, там ему почивать пристало.
Одобрительный шум раздался в рядах дружины. Но тут поднялся князь Игорь, и все умолкли.
— Нет, — звучный голос князя разнесся над урочищем. – Над Киевом ему лежать, на горе Щекавице. Пусть охраняет свой город.
С тех пор и доселе охраняет.
Зеленый театр
— … И, стало быть, на патруле меня сменяешь, а затем в участок возвращаешься, где к старшому бумажки на заверение несешь, — напутствовал старый полицейский нового, поучительно сотрясая кулаком с зажатой в нем баранкой.
— Ага, — растерянно кивнул Клим, записывая все наскоро в дедушкин блокнот, чтобы ничего, не дай Боже, не запамятовать.
Старший патрульный с доброй ухмылкой взглянул на новичка – и сам такой был, воров да злодеев сажать собирался. Вот только спустя добрый десяток лет верной службы понимаешь, что торговок на рынке пужать да по притонам погромы устраивать – оно и поспокойнее, и поприбыльнее будет.
— Все, старшой, понял, — бодро отрапортовал Клим, пряча записки за пазуху.
— Вопросов не имеешь? – добродушно спросил тот, захрустев баранкой.
— Никак нет! А вот только…
— Чего?
— Ну, — замялся молодой полицай. – Ерофеенко. Заместо которого я дежурить буду.
— А, — помрачнел начальник. – Да. Жуткое дело, жуткое.
— Так а что стряслось-то с ним? – затаив дыхание, спросил Клим.
— Хозяина увидал, -в сердцах брякнул тот. – Что в театре живет. И умом тронулся.
— Это сторож какой, или кто?
— Ага, конечно. Сторож. Можно и так сказать, — грустно засмеялся полицейский. Достал кисет, вытряхнул оставшиеся крохи табака, свернул папиросу, затянулся так, что затрещало. – Он, видишь, говорят, дом свой охраняет. Не раз уже видали – тень без лица, в сером плаще и с капюшоном. Пройдешь мимо али не поздороваешься – вот и смерть тебе наступит. Только вот мы всегда шутили над этими выдумками. Покуда с Ерофеенко вот не приключилось.
— Помер, что ли?
— Куда там. Поймать его попытался, храбрец, не понял, что с духом дело имеет. Подошел к нему и давай вязать, а только руки его в дым рассыпаются и ускользают. – полицай шумно вздохнул. – А что потом тот с ним сделал – неведомо. Только вернулся Ерофеенко блаженным, то кричит, не трогать просит, а то лежит присмиревший, и смотрит не пойми куда.
— А Хозяин что? – тихо спросил Клим.
— А что ему сделается. Ерофеенко, чай, улиц уже не сторожит. А Тот свой дом по-прежнему оберегает.
Дом на Андреевском спуске, 17
Обычно доктор Феофил Яновский встречал пациентов с неподдельным радушием и живостью духа; за то и был любим. Однако сегодняшний день был не таков: Мария Фельдберг, пациентка доктора Яновского, страдающая пневмонией, обнаружила своего врача непривычно тихим, отрешенным, будто находился он вовсе не здесь, не в своей приемной на Андреевском спуске. С присущим ей тактом госпожа Фельдберг попыталась выстроить с Яновским беседу о ярмарке, что давеча с успехом прошла на Подоле и об удивительно теплом лете, но тот отвечал невпопад, затем разбил пробирку, пролил медикамент и, извинившись, удалился за новым.
— Вы, Мария Иллинишна, не серчайте на доктора, — донесся голос из-за спины Фельдберг; он принадлежал управительнице дома, вошедшей с подносом через заднюю дверь.
— И в мыслях не было, — с достоинством ответила пациентка, принимая из рук управительницы фарфоровую чашечку.
— Он, видите ли, вроде как, мертвяка увидал. Призрака, то бишь.
Фельдберг смерила собеседницу строгим взглядом: она находила такие шутки предосудительными и попросту неумными.
— Это чистая правда! – поторопилась заверить ее управительница. – Дело, значит, так было. В полночь доктор уже раскланялся и отправился наверх, почивать. Я была на ногах еще, свечи гасила, кухарке распоряжения оставляла. И слышу жуткий, страшный грохот из прихожей: будто кулак пудов эдак семь колотит в дверь. Тороплюсь подняться и негодника отчитать – ишь чего удумал, доктора будить, ему ж вставать надобно рано! И вижу – в дверном проеме силуэт доктора; говорит он тихо, быстро, будто в лихорадке. Затем он тянется к плащу и шляпе – видать, выходить собрался, и это в такое время! – а на пороге застыл силуэт молоденькой барышни, со свечою в руках; по всем видимо, гимназистка. Доктор поворачивается, глядит на меня: «Матушке моей гостьи нездоровится, я выйду пронаблюдать ее», и уходит.
— И кто же призрак в этой истории, милейшая? – не смогла сдержать недоверие в голосе Мария Иллинишна. – Матушка, барышня или сам доктор?
— Вы, сударыня, мне напрасно не верите, — обиделась управляющая. – Доктор мне самолично эту историю пересказал!
Дальше, стало быть, понесся он к дому больной – она лежала, горячечная, в кровати, металась в забытьи. Чахоточная, по всему видать. Доктор дал ей пилюли и специального раствору, а сам отправился вниз дать прислуге рецепт по уходу. Ожидая в гостиной, он принялся рассматривать старые фото и увидел карточку барышни в платье, нашей полуночной гостьи, в черной рамке.
— Это дочь хозяйки, — пояснила горничная, зайдя в комнату и обнаружив доктора Яновского. – Месяц назад не стало ее, горемычной. Матушка так переживали, сил найти не могли, вот и слегли сами.
В приемной воцарилась тишина. Марию Иллинишну пробрал озноб, никак с ее заболеванием не связанный.
— И вроде бы и выдумка, — задумчиво сказала управляющая. – А ведь только и я сама ее видела. Ясно, как и вас, сударыня, сейчас.
Гранд Отель
— Вениамин! – молодой журналист киевской газеты «Огни» почувствовал ощутимый тычок кулаком под ребра, оттого и проснулся. – К тебе пришли. На беседу.
Тычущий кулаками господин – главный редактор газеты Даниил Никонов, строгий, однако добрый персонаж. Никонов являл собой средоточие лучших журналистских качеств, и стоящий материал он чуял за версту. А потому энтузиазм, с которым он взялся будить юного коллегу, говорил сам за себя: стряслось что-то важное.
— Живее, Веня, живее, — нетерпеливо проговорил Никонов, раздраженный промедлением. – Тебя ждет Ольга Дьяченко. Она…
— Дьяченко? – фамилия была на слуху у большинства жителей Киева. – Однофамилица?
— Жена, — Михей Дьяченко, гласный Городской Думы, был персоной не только влиятельной, но и горожанами любимой, что случается крайне редко. – Потому и поторопись!
— Что у нее? – Вениамин скрыл зевоту кипой бумаг, которую взял со своего стола.
— Что-то экстраординарное, не ждущее отлагательств, срочное, важное и так далее.
Вениамин бегом спустился по узенькой лестнице, устланной бордовым ковром, ненароком сбив с ног юную машинистку Машеньку. Торопливо выкрикнув извинения, он влетел в комнату ожидания.
— Добрый день, госпожа Дьяченко, — проговорил он, слегка поклонившись женщине, стоявшей перед ним. Ей было за пятьдесят, ее туго завитые локоны были растрепаны, взгляд блуждал, руки мелко тряслись, а в воздухе был разлит стойкий запах валерианы. Не нужно было быть семи пядей во лбу – а Веня, между тем, был – чтобы понять, что перед тобой – особа экзальтированная и склонная к истерии. Слева от Ольги стоял мужчина в полицейской форме – капитан, судя по знакам отличия.
— Добрый, — нервно ответила Дьяченко, теребя в руках платок. – У меня есть для вас уникальная и очень ценная информация.
— Слушаю, — Вениамин жестом показал гостье на кушетку.
— Утром я была приглашена на завтрак своей подругой, Ольгой Прохаско, выпить чашку чаю в Гранд Отеле, — затараторила Ольга; Вениамин с трудом успевал записывать, беспардонно пачкая чернилами и свои брюки, и кушетку, и вообще все вокруг. – Ольга раскланялась спустя час, я же задержалась, прочесть утреннюю прессу. И тут, откуда ни возьмись, в моего соседа за соседним столиком полетел ботинок!
Вениамин не выдержал и расхохотался.
— Если это вся новость, с радостью опубликую ее на юмористической странице, — просмеявшись, сказал он.
— Не вся, — неожиданно звучным голосом ответил капитан. – Будьте любезны дослушать даму.
— Я подняла голову и увидела фигуру, будто сплетенную из кнутов дыма и воздуха, — послушно продолжила Дьяченко. – Она откручивала лампу прямо надо мною. Я вовремя одумалась и отпрыгнула из-за стола, упав и вывихнув ногу. Некоторое время я была слишком напугана, да и нога доставляла слишком большие неудобства, посему я лежала на полу среди поваленных столов. Вокруг летала посуда, вилки, ножи, салфетки, царил абсолютный бедлам! К счастью, вовремя подоспела полиция, и засвидетельствовала это безобразие.
— Но вы же не хотите сказать, что полиция… — Вениамин вопросительно взглянул на капитана.
— Мы составили протокол. – прогудел тот. – Подобного никто из нас еще не видывал.
— Хорошо, — журналист откашлялся. – И что же, вы думаете, это может быть? Призрак?
— Полтергейст! – торжествующе выплюнула Дьяченко. – Шальной дух. Как домовой. О подобном явлении мне рассказывали подруги из Европы, их ученые этот феномен уже исследуют.
— То есть у них уже видели полтергейстов? – осторожно уточнил журналист.
— В том-то и дело, что нет! — с восторгом выкрикнула Ольга. – Наш будет первым.
***
Вениамин с размаху бухнул увесистую стопку бумаг перед редактором.
— «Первый полтергейст в Европе»? – прочел Никонов заголовок.
— Ну, хоть в чем-то первые, — грустно улыбнулся журналист.
Замок Ричарда
Некоторое время после того, как часы в гостиной пробили десять вечера, в гостиной зажегся свет.
— Папенька вернулись! – воскликнула белобрысая босоногая девчонка, маленьким ураганом выбежавшая из кухни и повиснувшая на шее у отца.
— Вы нынче поздно даже для ваших обычных часов, — проговорила Елена Филипповна, жена академика Стефана Голубева, выйдя вслед за дочерью поприветствовать мужа. – Что произошло?
— Призрака изгонял, милая, — расхохотался Голубев, обнимая жену.
Та изумленно вздернула брови:
— Нынче этим академики занимаются?
— Папенька, а вы всех призраков поймали и выгнали? – Софи продолжила прыгать вокруг отца.
— Да что за призраки, в самом деле? – почти сердито спросила Елена Филипповна.
— Помните дом, что стоит посреди Андреевского? – спросил Стефан, проходя в гостиную и устало вытягивая ноги, сев на диван.
— Тот, что горел с десять лет назад? – нахмурилась его жена. – Отчего же, припоминаю.
— Местные, как водится, решили, что это было неспроста, — продолжил Голубев. – Жена хозяина дома – которого, к слову, застрелили – продала дом, и с тех пор, уже три года кряду, он переходит от семьи к семье.
— Почему? – пискнула Софи, прячась за огромной подушкой.
— А потому, милая, что поверили, будто в доме поселилась нечистая сила. Знаете, как это бывает – кому-то почудилось, что он услышал плач, он пересказал это двоюродному брату, тот – свояченице, та, сослуживцам, и вот уже добрый десяток людей готов вам клясться и божиться, что лично наблюдали, как черти на крышах пляшут.
Софи, не выдержав, вскочила и убежала к няне, в спальную комнату.
— И стоило ли так тревожить ее на ночь? – с укоризной в голосе сказала Елена Филипповна.
— Виноват, дорогая, — развел руками Стефан. – Но уж больно комичная ситуация вышла. Итак, сегодня, покинув Андреевскую – настоятель просил зайти, взглянуть на иконостас – я направился в сторону этого злополучного дома. Прямо под ним собралась небольшая толпа крайне обеспокоенных господ; судя по тому, что я услышал, их доняли призраки, и они принимали совместное решение снести дом.
— И ты вмешался?
— Я не мог не узнать, что беспокоит их так сильно! Оказалось, по всему дому звучат жуткие стоны и вой, которые эхом разносит по всей улице сквозь разбитые окна. Кто-то слышит детский плач, кто-то – агонизирующие вопли, кто-то – собачий лай. Стоит ли говорить, что мне стало любопытно, и я забрался в дом. Мои спутники последовать мне решительно отказались, впрочем, были достаточно милостивы, чтобы перекрестить на дорогу.
Елена Филипповна, до этого момента старательно удерживающая строгое и серьезное выражение лица, не выдержав, засмеялась.
— И что же ты обнаружил?
Голубев выдержал драматичную паузу.
— Я обыскал все четыре этажа, я спустился в подвал и навестил башни. И в последней мне улыбнулась удача – стенающий призрак был обнаружен! Подлец, видишь, в дымоходе скрывался.
Академик полез в карман, и, достав что-то в кулаке, протянул руку жене. Та с опаской придвинулась ближе.
На разжатой ладони сиротливо покоилась яичная скорлупа.
Дом ростовщика на Златоустовской
Громкий стук в двери каморки священника и приглушенные крики могли означать только одно – красные. По крайней мере, спросонья отец Нестор ничего другого предположить не мог – в голове всплыли строки из указания Политбюро «… чем большее число представителей реакционного духовенства удастся нам расстрелять, тем лучше», страшные картины ополоумевшей толпы, выносящей иконы, крадущей кресты, разграбляющей алтари. «Вот и за мной пришли», — со странным отчуждением подумал он, подходя к двери на негнущихся ногах и судорожно держась за четки, собранные из зернышек злаков.
Отворил дверь.
— Батюшка, заклинаем, помогите, — донеслось из приоткрытой створки. – Мочи нет уж это терпеть!
— Что.. – Нестор растерялся. – Что терпеть? Вам что надобно?
На дверь надавили; в крохотную прихожую, где и одному, довольно рослому, батюшке, приходилось стоять в три погибели, ввалилось двое мужчин – напуганных, голосящих. Нестор перевел дыхание.
— Что вы хотите? – повторил он.
— Не серчайте, что посреди ночи вас беспокоим, — скороговоркой заговорил один. – Но, ей-богу, без вас он нас всех со свету сживет!
Новоприбывшие принялись истово креститься, святой отец продолжал смотреть на них с опаской.
— Кто «он»?
— Упырь, али троглодит! Может, дух шальной, не знаем! А только давеча он обрушил лестницу опять, Коле ногу придавило, теперь ходить на может, лежит, горемычный, да завывает! – продолжил первый мужик.
— Какой упырь, ростовщик это все! – сварливо перебил его второй. – Отец, вы не слушайте его: я знаю, в чем там дело. Аккурат после революции, это, стало быть, году в 1918, помер старый ростовщик, что в нашем доме жил. Ух мы его все и ненавидели, жуть! Простите на слове, но и жмотом он был, но и скрягой! Помер он, значит, и целую неделю, как похоронили его, бушевали дожди, ураганы, дом свистел и скрежетал – не иначе он на том свете бесновался, что не все шкуры еще с нас снял.
Нестор присел на кровать и зажег свечу, всматриваясь в прибывших внимательнее.
— А от меня вы чего хотите?
— Дальше слушайте! Потом, значит, заселили в его дом новых жильцов – но только никто там оставаться не пожелал. Говорят, по ночам на лестнице его видали, старика в ночном халате, в колпаке, с лицом, злобой перекошенным. Кого просто пугает, кого огреет палкой, а кого и душить начнет.
— В общем, мы, святой отец, — вмешался первый. – Хотели у вас нижайше испросить, чтоб вы его, ирода, выгнали, и дом наш освятили!
Нестор с грустной улыбкой взглянул на него.
— Вы, любопытный народ, понимаете ли вообще, что с вами будет, ежели новые власти прознают, что вы дом свой крестить вздумали?
— Не прознают! – замотали головами мужики. – Да вот вам крест, у нас в доме все православные, никто и слова лишнего не скажет.
Святой отец покачал головой и отправился за сосудами со святой водой и елеем – благо, хоть что-то с собой в бегство унести удалось. Накинул тяжелый дорожный плащ, скрывающий рясу, надвинул шапку по самые брови.
Троица вышла на слабо освещенную улицу; ветер гонял по улицам обрывки агитационных плакатов.
— Ведите, — велел Нестор, одергивая плащ.
***
Покореженный, искалеченный и озлобленный дом встретил святого отца с должной неприветливостью, оскалившись слепыми окнами. Нестор прочистил горло, задумчиво стянул капюшон.
— Ростовщик, говорите?
Спутники закивали. Священник привычным движением пальцев перебрал четки и вошел в здание; двое опасливо застыли позади. Нестор оказался у начала широкой, дряхлой лестницы, у которой не хватало перил – видать, именно они и придавили невезучего постояльца дома.
Поставил ногу на первую ступень. Белое пятно, промелькнув на верхнем пролете, злобно ощерилось на вторгнувшегося.
Дом глубоко вздохнул, и крыша сложилась, подняв тучи пыли и щепок.
Замковая гора
Алешка стоял под окном своего верного друга и соратника в дворовых играх, Илюши, ровно в полночь двадцать четвертого июня. Для крестьянских отпрысков такое время было немыслимым: шутка ли, через четыре часа уже на ногах быть надобно, отцу по хозяйству помогать. Но ради такого дела утром можно и спрятать зевоту в кулак: сегодняшней ночью заведено искать кветку папоротника, ибо тому, кому посчастливится найти ее, боги даруют богатство, достаток и прочие радости.
Замечтавшись о том, как будет посрамлен заносчивый барский сынок, когда цветок окажется в его, Алешкиных, руках, мальчик не заметил, как из окна незаметно, как твоя тать, выскользнул Илюша. От души огрел друга по спине:
— Чего замечтался, троглодит? Ходу!
Крадучись, мальчишки добежали до одной из Лысых гор, Хоривицы – от дому до нее ближе всего было. С макушки доносились крики, шумели люди, топот стоял такой, будто на горе плясали полчища чудовищных заморских зверей-гигантов, блистали отблески молоний.
— Может, того, ну его? – боязливо прошептал рассудительный Илюша.
— Ты чего? – обиделся Алешка, чьи мысли полностью захватили грезы о богатстве и славе. – А ну, полезли!
И они полезли, не забывая обстоятельно обыскивать каждый куст, встреченный ими по дороге: известно же, что кветка – штука хитрая да пугливая, а потому искать ее надобно с особым усердием. С каждым шагом запах паленого в воздухе усиливался; запахло смолой и горящей шерстью, и даже Алешка уже бахвалился меньше.
На самой макушке горы друзья и вовсе залегли, ничком укрывшись за большим валуном. Желание заполучить волшебный цветок пульсировало в голове, будто навороженное, что Илюша, что Алешка чувствовали безумное и отчаянное желание вскочить из-за камня и что есть сил побежать в самую чащу и искать там кветку, покуда не найдут. Топот становился ритмичным, приобретал сходство с танцем; жар был больше похож на тепло, согравающее, приободряющее; а крики больше не звучали, как вопли, но как самая прекрасная из песен. Поддавшись шальному безумству, мальчики, не сговариваясь, поднялись на ноги и изо всех сил ринулись в пучину танца.
Внезапно круг распался. Все затихло. Илюша и Алешка оказались в самом центре выжженой земли, которая пахла гнилью и железом. Вокруг лежали обрывки одежды, лошадиные и – ужас! — человеческие черепа, обломки вил и чугунных палок. Вдали на земле чернела груда тряпья – Алешка рванулся к ней, но тут же с воплем отпрянул, узнав в куче разбухший лошадиный круп.
— Алешка, — хрипло проговорил Илья. – Давай убираться отсюда. Жутко мне тут, в дрожь бросает.
— Да, — тихо ответил тот. – Да, не стоит нам тут быть. Нехорошее место. Лошади мертвые.
На поиски кветки папоротника оставался всего час – пока не рассветет.
Фото: Денис Маноха
Текст: Тома Мироненко