Больше всего я люблю Украину за то, что мне здесь комфортно. Здесь для меня все привычно и понятно. А не люблю провинциальность и усиливающееся жлобство.
Я родился за железным занавесом, но потом, после перестройки и принятия независимости, его никто не убрал – только приподняли. Для того, чтобы поехать в какую-нибудь европейскую страну, мне приходится собирать кучу унизительных документов для получения визы. И мы живем с этим чувством второсортности, с чувством того, что мир для нас закрыт.
Сегодня создается впечатление того, что мы живем в деклассированной стране, где среднего класса вообще нет, а разрыв между богатством и бедностью – как в Африке. Это порождает специфическое отношение к знаниям, образованию и культуре.
Коррупция стала основой нашего общества. Убери коррупцию – рухнет страна.
Я давно не думаю о том, как преуспеть. Насколько я мог преуспеть, я уже преуспел.
Я был участником искусства восьмидесятых, я был одной из ключевых фигур искусства девяностых. Сегодня в некоторых проектах, которые нам показывают, я вижу не актуализацию искусства того времени, но попытку фальсификации.
Мне кажется, проект, который сейчас проходит в PinchukArtCentre – это либо полное непонимание специфики украинского искусства и попытка подогнать его под понятные конвенциональные международные лекала, либо попытка недобросовестно переписать историю. Но, думаю, все-таки первое. Когда Бйорн Гельдхоф говорит «Мы знаем, что у вас были какие-то локальные школы, но мы не должны о них говорить», это все равно что, если бы он приехал в Мексику и делал бы там выставку, и сказал бы «Мы знаем, что у вас был мурализм, но это не повод о нем говорить».
До 2000 года я жил в Одессе, потом несколько лет жил в Америке и понял, что абсолютно не вписываюсь в контекст. Для того, чтобы стать его частью, нужно было бы потратить лет десять, и я просто не захотел. Затем я вернулся в Киев, где, конечно, все было немного иначе, нежели в Одессе, но все же я не чувствовал себя, пользуясь терминологией Кабакова, «перемещенным лицом».
Искусство делится на то, на которое интересно смотреть, и на то, которое интересно делать. Делать мне точно интереснее всего живопись.
Моя мастерская в Одессе гораздо лучше киевской. В Киеве у меня тоже, конечно, есть мастерская, где есть и мольберты, и холсты. Если надо, я могу там что-то написать. Но того расслабленного удовольствия от живописи я в Киеве не получу. Когда я еще был студентом, часто представлял себе, какая была мастерская у Пикассо, например. Мне кажется, моя сейчас лучше.
Последние три-четыре мои работы – натюрморты с натуры, это тот вид работы, который позволяет мне отдыхать. А вообще на протяжении последнего года я писал декоративные работы с реминисценциями нереализованных идей девяностых.
Сейчас, если поговорить с бабушкой, которая торгует семечками на Бессарабском рынке, даже она скажет, что давно пора создавать кластеры для художников.
Концентрация творческих импульсов на некой контекстуализирующей территории очень полезна для искусства. Тем более, если объединить в этом кластере представителей нескольких видов искусств, добавить все современные барахолки и фестивали и деньги, которые рано или поздно возле всего этого появятся. Из истории киевской живописи достаточно вспомнить такой пример, как Парижская коммуна.
Больше всего из стереотипов об Одессе меня раздражает этот: «О, это вы из Одессы, у вас юмор? Да, я вот тоже знаю анекдот». Сидишь, не знаешь, как на это реагировать. Но да, конечно, есть в Одессе юмор, но он, знаете, куда тоньше, чем просто взять, поднатужиться и пошутить. Так ведь и газы можно испустить случайно.
Энергия, с которой Саакашвили собрался ломать, мне нравится. Я, конечно, не большевик и не поддерживаю логику «снести до основания и строить заново», но здесь слишком много всего, что давно пора сломать.
Технологичные и демократичные методы в контексте искусства просто не работают. Искусству вообще чужды технологичные процедуры и демократия. И даже сам системный подход как таковой вызывает смутные сомнения.
Национальная идея в современном мире не должна строиться на маркере «свой – чужой». Она должна строиться на едином объединяющем проекте на будущее и на общей культуре. Все.
Ничего не сделать с Советским союзом, пока живо поколение, которое любит хорошее советское кино. Пока жив я, который трижды видел «Сталкера» Тарковского. Советский союз, хорош он или плох, в том или ином виде пока жив. И это не значит, что нужно расстрелять всех, кто его помнит. Более того, человек, осознавая, что он принадлежит к этой культуре, обязан подвергнуть ревизии какие-то оценки и отношения.
Раздаривать свои картины налево и направо всем без разбору было приятно, когда мне было лет восемнадцать. Все равно тогда еще никто не знал, кем я буду, когда вырасту.
Думаю, за последнее время главным событием в украинской культуре стала революция. Так или иначе это разрыв с некой постсоветской матрицей. Посмотрим, чем обернется то, начало чему она положила. Хочется воздержаться от оценок. Я обычно сочетаю надежду на лучшее с готовностью к худшему.
В девяностые годы художественный рынок больше напоминал нынешний Андреевский спуск. Потом был романтичный период становления раннего советского рынка. В этом контексте одним из самых ярких феноменов стала украинская волна, украинский трансавангард. Потом, в первой половине девяностых, рыночная составляющая начала сильно затухать, и к середине девяностых рынок закончился на пять-семь лет. Он несмело появился во кремя кризиса 98-го года и тут же угас. И заново появился только в 2003. А сейчас там депрессия.
Я несколько раз прочел «12 стульев» и «Золотой теленок». В них рассказывалось о необходимости писать картины из проса, из гаек. Помните, там был момент, когда художник написал картину из волос, но, после публикации материалов очередного пленума партии, волосы на картине сначала поседели а потом встали дыбом? А вот тот сделанный из зерна портрет нашего бывшего президента, который нашли в Межигорье, по Ильфу и Петрову вполне мог бы заколоситься.
Обо мне в свое время ходило достаточно много слухов. Злобных помню много, но, считаю, что чем больше слухов, тем интереснее. Вообще я не обидчивый, но, если обижаюсь, то надолго. Хотя, конечно, не навсегда. Через пару лет проходит.
Для написания новой картины мне нужно, чтобы я хорошо себя чувствовал и чтобы меня никто не трогал.
Я бы хотел писать до самой смерти, если будет позволять здоровье, если у меня будут руки, ноги и глаза. Пикассо работал до последнего дня, Шагал умер в лифте, который вез его в мастерскую, обоим было за девяносто, и это отлично. Художник – это образ жизни, и, по большому счету, как бы иногда не надоедало производство артефактов, это лучшее, что было в моей жизни.
Художественный рынок Украины без антиквариата в лучшие времена составлял миллиона полтора долларов. А в Америке счет идет на десятки миллиардов. После банкинга и машиностроения это – третий сегмент национальной экономики. В прошлом году Россия продала вооружения на восемь миллиардов долларов. Но, пока они занимались оружием, Голливуд продал одних мультиков на сорок восемь миллиардов.
Искусство – часть экономики. Еще в 19 веке Курбе сказал: «Я – ремесленник, я создаю национальное богатство. Если я создал картину ценой в 1000 франков, то нация стала богаче на 1000 франков».
Во всем мире искусство развивается в какой-то левой парадигме. Раньше это был либертарный фрейдо-марксисткий дискурс, в котором было место и психоделике, и психоанализу, а сегодня это все редуцируется до того, что даже в советском марксистком дискурсе называли вульгарным социологизмом. Это мировой тренд, и мне он не нравится, но он есть, и я ничего с ним не поделаю. Мы же не можем большинством голосов поменять тренд?
Украинское искусство девяностых вышло из зоны идеологического ангажирования. И, если в искусстве России выход из зоны советского официоза ознаменовался возникновением антисоветского тренда, и во многом московский концептуализм имел критический по отношению к советскому дискурсу характер, то у нас было иначе. Мы вообще покинули эту проблематику. Радикальный отказ от социальной проблематики в том контексте был полноценным социальным жестом. Это не являлось уходом, это являлось ответом на вызов.
Как мне кажется, ситуация в рыночном сегменте диктуется достаточно пуританской моралью, господствующей в кругу покупателей. Кроме того, среди них мало эстетически продвинутых людей.
Я не лидер мнения. Это профессия, а моя профессия – художник.
Фото: Денис Маноха
Текст: Тома Мироненко
