Папа, с чего начинается твоя работа при подготовке к выставке? Есть ли у тебя страх белого листа или чистого пространства?
Страха белого листа у меня давно уже нет, а вот пространство, в котором будет проходить выставка, для меня крайне важно. Попадая в выставочное помещение, я начинаю его сканировать: какое оно по энергетике, по объему, какой в нем свет. А затем как бы разыгрываю шахматную партию, продумываю пространственный алгоритм: какими будут силуэты скульптур, как они будут взаимодействовать друг с другом, как будет работать искусственное освещение, какая должна быть музыка. Это можно сравнить со спектаклем, для которого нужно продумать сценарий.
Каков путь от идеи до готового результата?
Мои выставки проходят редко, и результат зависит от того, в какой жизненный и творческий период времени реализуется проект. Выставка, которая недавно состоялась в Одесском художественном музее, называлась «Откровение / Revelation». Она объединила работы разных периодов моей жизни, разного меня, в один проект. А идея ее зародилась, когда в прошлогодний локдаун мы с тобой и мамой оказались в «заточении» в Мексике. В то время я прошел путь переосмысления очень многих вещей – путь избавления от барьеров и предрассудков.
В начале карьеры я был амбициозно настроен на результат, а сейчас я другой – возможно, еще не достигший вершины горы, но уже на эту гору поднявшийся. Я могу оглянуться назад и оценить, что я делал правильно, а что нет и какие в моей жизни случались откровения на пути к обретению себя.
Вообще, мы не можем вычленить какую-то часть жизни: вот, она была тогда, и мы закончили с этим периодом. В нашей душе то и дело всплывают какие-нибудь детские воспоминания и открытия, которые нередко становятся проводниками во взрослой жизни. Художник уникален тем, что в этом невероятном смешении он может найти точку отсчета. А потом вдруг бах – и одна работа! Или, может быть, серия либо выставка. И в последнем случае для меня как для скульптора прежде всего важно пространство.
Ты говоришь об этом в контексте работы, например, с парком? (Михаил Рева – автор фонтана «Начало начал» в Греческом парке в центре Одессы. – Прим. редакции.)
Я говорю о любой среде. Я не начинаю процесс, пока не увижу место, где будет находиться скульптура. Мне нужно понять, какой силуэт нужно создать, какую пластику, насколько она должна быть минималистичной или рваной, должен ли присутствовать какой-то цветовой акцент. От этого зависит энергетика скульптуры, которой она заполнит пространство. В моем арсенале огромная палитра эмоциональных и чувственных образов, множество приемов. Для меня нет проблемы реализовать какую-то идею или замысел – наоборот, любая задача вдохновляет на создание нового. От этого я ловлю кайф. Прихожу, смотрю, придумываю, какое-то время живу с этой задачей, нахожу решение и воплощаю его. А теперь представь обратную ситуацию: клиент покупает работу, а потом бегает по дому, пытаясь ее пристроить, но она никуда не вписывается. Такой вариант мне неинтересен.
Как скульптор ты используешь в своей работе много разных приемов. В моей художественной практике тоже имеет место мультифункциональный подход. Расскажи, как он проявился у тебя?
Все началось с того, что я поступил в художественный институт (Михаил окончил Ленинградское высшее художественно-промышленное училище имени В. И. Мухиной, сегодня это Санкт-Петербургская государственная художественно-промышленная академия им. А. Л. Штиглица. – Прим. редакции). На тот момент у меня не было соответствующего образования, но я прошел невероятный вступительный конкурс и считаю это подарком судьбы. Я решил, что буду художником, и, поскольку это моя профессия, а она состоит из нюансов, я должен в них разбираться.
Помимо нашей кафедры я по собственному желанию посещал еще четыре. Подобно губке, которую опустили в бездонный океан, я впитывал все что можно и был уверен: эти знания мне помогут. И я не ошибся. Меня научили разбираться во многих технологиях, ставших затем моей «палитрой»: я знаю множество фактур, могу работать с металлом, стеклом и керамикой, умею расписывать и лепить. К моменту оконча- ния института у меня не было боязни работы с какими-либо материалами и не существовало барьеров при реализации задуманных форм.
Я получил настолько разноплановый опыт, что мог заниматься не только скульптурой, но и дизайном: мне было интересно оформлять общественные и частные пространства, создавать разные формы. Все это, конечно, дало мне потрясающую мобильность, потому что в реальном времени мы переходили из одного исторического периода в другой, и я оказался подготовленным к любым переменам, мог заниматься своей работой.
Я спросила об этом, потому что и сама не фокусируюсь на чем-то одном, и мне нравится быть, как и ты, мульти- функциональным художником.
Так это же классно! Именно это и захватывает: перед тобой каждый день возникают новые задачи и решения, позволяющие тебе меняться. У тебя всегда есть свежий драйв и возможность использовать множество различных приемов.
Папа, а ты критикуешь себя в творческом процессе?
Конечно я себя критикую. Просто есть моменты, когда ты чувствуешь, что открыл что-то новое – то, чего не было, что никто до тебя не создавал. Существуют референсы, переосмысления, когда кто-то тебя наталкивает на мысль, ты ощущаешь импульс, перехватываешь его и создаешь что-то свое. А есть открытия, которые рождаются из твоих внутренних переживаний благодаря жизненному опыту и впечатлениям, – это идет из души. Такой образ вселяется в меня и «мучит» до тех пор, пока я его не воплощу. И в то же время есть заказы, для выполнения которых тебе нужно решить очень понятную задачу, не касающуюся внутренних исследований. Поэтому я считаю, что главный критик – это сам художник, ведь только он, в зависимости от своей способности судить о прекрасном, уровня мастерства и багажа знаний, понимает, где он сделал то, что по-настоящему трогает в первую очередь его самого.
Ты говоришь, что являешься для себя главным критиком, но, с другой стороны, в творчестве важно быть легким и искренним. Как совмещать эту легкость и высокие ожидания?
В определенный период времени, в определенном возрасте у тебя действительно возникают высокие ожидания: ты жаждешь покорять Эвересты, брать Бастилии, побеждать в битвах. Но в истинном творчестве все по-другому. Это марафон по кругу, это змея, кусающая себя за хвост: ты не можешь рас- слабиться и импровизировать, боишься лишних телодвижений, тратишь много сил – разбираешься, читаешь, рисуешь, – но то, что ты делаешь, не имеет жизни. На самом деле наша жизнь – спираль. Мы начинаем с рождения и двигаемся по ней. Когда в тебе остается то первое зернышко, та детская чувственность, искренность и к ней добавляется опыт, который ты получаешь по мере взросления, то именно эта гремучая смесь и дает результат, свежее дыхание, новый взгляд. Тогда ты можешь делать открытия. Пусть самые простые, но открытия!
Изменилась ли твоя жизнь как художника, когда родилась я?
Я всегда мечтал о дочери. А затем как у Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Когда рождается ребенок, у тебя появляется смысл жизни, но вместе с тем и большая ответственность. Поначалу у меня не было возможности проводить с тобой много времени, потому что я был добытчиком в семье, нужно было находить средства к существованию. Мне не хватало общения с тобой, но я видел у тебя способности, как художник чувствовал твои душевные порывы, переживания, философский взгляд на жизнь. Для человека эта космическая энергия, это зернышко становится испытанием, и он может либо не справиться и сгореть, как бенгальский огонь, либо, наоборот, благодаря этому дару создавать новые миры и жить с ним в гармонии. Присутствие этой энергии заметно с самого рождения. И я видел ее в тебе и мечтал сохранить. Сберечь твою индивидуальность, чтобы ты не зара- зилась ненастоящим, поверхностным. Это была сверхзадача, с которой мы, кстати, справились.
Художник – это такая субстанция чувственной души. Для него важно не то, что он умеет технически, а то, как пульсирует его сердце, потому что это его главный инструмент. Если этот инструмент чистый, как родник, – художник живет свободно.
Я рад, что ты свободна в творчестве и сама являешься тем родником, который наполняет других. Художник должен уметь наполнять свою душу, тогда он будет проводить те линии и создавать те образы, которые станут волновать других.
Согласна. Вообще, мне всегда было очень приятно, когда ты меня хвалил, но как ты считаешь, часто ли ты меня критикуешь?
Я тебя вообще не критикую. (Оба смеются.)
Да, но я тебе ничего и не показываю в процессе.
Дело даже не в этом. Понимаешь, ты для меня в определен- ном смысле – путеводная звездочка. Я учусь у тебя и многому, кстати, уже научился, в том числе внутренней чувственной свободе. Все мои ожидания свершились, я очень гордый папа. Хотя тут даже не вопрос отцов и детей: мы с тобой коллеги, и я вижу в тебе живую, невероятную, искреннюю энергию самостоятельного художника. Ты радуешь меня своими рабо- тами. Я говорю сейчас о тебе именно как о художнике.
Насколько тебе было сложно работать вместе со мной над общим проектом? (В 2018 году в Киеве состоялась совместная выставка Михаила и Маши Ревы «Рабочий процесс». – Прим. редакции.)
Для меня это счастье. Вообще, у меня всегда было желание делиться. Во мне еще во время учебы было столько всего, что я пытался помогать другим, даже когда они совсем этого не хотели. По отношению к тебе я старался проявлять настоящую выдержку: спрашиваешь – отвечаю, не спрашиваешь – молчу.
Вообще, я наслаждаюсь сегодняшним временем, когда все увлечены коллаборациями, когда можно делиться мыслями и рождать совместные проекты. Если мы вместе работаем над чем-то, то создаем омовение разными энергиями, взглядами на жизнь, восприятиями мира.
Папа, какой была Одесса в годы твоей молодости? В каком контексте прошло твое становление как художника?
Одесса в моем возрасте – это город лета. Когда тепло и светит солнце, он расцветал. Как только начинались дожди или шел мокрый снег, город превращался в унылое пространство. Одесса всегда была немного провинциальной. Единственное, на что всегда обращал внимание и к чему меня безудержно тянуло, – это люди. Потрясающие, невероятные типажи! Помню, как я садился на лавочку в городском саду – мне было лет десять-одиннадцать – и слушал, как говорят одесситы. Это был какой-то невероятный поток энергии. Он заключался в самой одесской речи: в словосочетаниях, паузах, темпераменте. Мне это очень нравилось, и это, наверное, самое глубокое воспоминание из детства.
А какой была художественная среда?
Художественная – это же изначально не моя среда. Вокруг меня были местные хулиганы, спортсмены... Помню момент, когда решил стать художником, – это было в троллейбусе. Тогда я работал на буксире в порту. Однажды ехал с работы домой и задумался: кто я? Моряк? Не моряк. Моторист? Не моторист. А ведь мне уже больше 20 лет.
И тогда я задал себе вопрос: а что мне нравится? Люблю рисовать, лепить – значит, надо этому учиться. Так стартовал мой марафон: папа устроил меня в художественный фонд, где я начал с самых азов, а затем в 25 лет поступил в институт.
Каким художником ты себя считаешь: одесским, украинским или восточноевропейским?
Я просто художник. Даже не скульптор, не дизайнер – просто художник.
Как устроен твой механизм «работа – искусство – деньги»?
Когда я продавал свои первые работы, отвечать на вопрос об их стоимости мне было мучительно больно, поскольку в скульптурах воплощалась моя душа и я не мог определить им цену. Но другого источника дохода не было, и тогда я решил для себя, что деньги – это эквивалент энергии, а мне она нужна, чтобы кормить семью и продолжать творить. При этом для меня всегда было важным не изменять себе как художнику.
Я делаю то, что соответствует критериям моего вкуса. И сколь- ко бы мне ни платили, я не стану делать что-то другое. Да, в своем творчестве я не всегда получаю ожидаемый результат, но главное, что я знаю: я сделал то, что хотел.
Как ты относишься к успеху и как его измеряешь?
Я считаю, что успех – это возможность выбора. Если ты дела- ешь то, что тебе нравится, и не изменяешь себе, это уже успех, а все остальное – путь. И он не может быть идеальным: случаются разочарования, ошибки, возникают преграды, появляются подарки судьбы – это все жизнь. Для меня поражение – когда я теряю близких, друзей и тех, кто был проводником в моей жизни. Это настоящие утраты и переживания, потому что круг людей, с которыми я общаюсь, не такой уж и большой.
Расскажи, как на тебя повлияла болезнь и пандемия?
2020 год стал для меня периодом сдвига тектонических плит. Сначала случилась Мексика, где я первый раз в жизни получил возможность заниматься тем, чем хочу, в полной изоляции, где никто мне не мешал, не дергал. Плюс я был безмерно счастлив, что наконец-то провожу время со своей семьей и мы имеем возможность заново открывать друг друга. Раньше у нас не было для этого столько времени, а здесь все сложилось.
Я понимал, что нахожусь в зоне COVID-риска из-за астмы и других проблем с легкими, которые я заработал, занимаясь скульптурой. Но когда в конце года я таки столкнулся с болезнью, поначалу все же был настроен оптимистически. А потом она начала бить по всем рецепторам: изучала меня, а я ее. И здесь, я считаю, сработал не только иммунитет тела, но и иммунитет духа: были моменты моей силы воли и внутреннего стержня. Если в начале года многое в жизни я начал заново переосмысливать как художник и человек, то в конце года почувствовал, что могу уйти в другой мир, оставив вас одних, а этого я не хотел. Тогда я понял, что вообще не важно, какие у тебя ботинки: значение имеет то, какие люди тебя окружают. Когда ты борешься с болезнью, то думаешь только о них, и выходит, что именно они и дают тебе силы.
Как ты отличаешь искусство подлинное от поддельного?
Это очень просто: если что-то трогает мою душу – оно живое. Если нет – значит, оно для меня мертвое. Я прихожу
на выставку, и мне все равно, какие там имена, модные выставлены художники или нет. Я чувствую энергию, которая застыла в работах, и впитываю ее. Язык искусства может быть разным, делать можно все что угодно, но в чем-то есть то, что тебя волнует, а в чем-то не видишь вообще ничего.
Как ты считаешь, государство и бизнес должны поддерживать искусство?
Государство без культуры и искусства жить не может, потому что они являются духовными стержнями любой нации. Духовность – это единственное, что отличает нас от всех остальных существ, населяющих планету. Только мы можем создавать, творить, придумывать, мечтать. Это привилегия человечества. Поддерживать эту способность – значит поддерживать духовный иммунитет общества. И говорить о том, сколько это стоит, невозможно – искусство бесценно. Просто люди решили, что оно может быть измерено деньгами.
Читайте также: Олег Тистол: "Фанатик занимается своим делом независимо от того, дают ему эту возможность или нет"