Никита Кадан: "История – не то, что было, а то, как рассказано то, что было"

То есть больше всего привлекало сопротивление чему-то, желание ругаться?

Нет, я вообще не люблю ругаться и тратить силы на полемики в социальных сетях. Однако я уже привык, что каждый раз появляются люди, которые разражаются криками возмущения по поводу того, что я делаю. И я чувствую, будто так и надо, будто это было изначально заложено в логику моих действий.

Тебе нравится, когда твое искусство вызывает возмущение?

Я не могу это контролировать, но, когда работы вызывают такую реакцию, я будто бы снова встречаюсь с теми книжками из библиотеки, с тем повернувшим жизнь впечатлением, и мне кажется, что я все сделал правильно.

Как появилась группа Р.Э.П. и что изменилось с ее появлением?

Группа Р.Э.П. появилась, когда мы были еще студентами Киевской и Львовской академий искусств. Около 20 художников участвовали в протестах на Майдане. Они делали большие полотна на дешевых тканях и вывешивали их на ограде заблокированной протестующими Администрации Президента, а также в арке, ведущей с Крещатика на Лютеранскую. Работы были созданы в стилистике низовых протестных плакатов, но переворачивали с ног на голову и риторику, и образность протестующих. Мы как будто не присоединялись ни к тем, кто кричит «Ющенко!», ни к противоположной стороне, но начинали рассматривать и изучать язык площадной коммуникации.

Так сформировалась группа, вместе с которой мы перешли к уличным акциям, а затем и к долгоиграющим проектам-сериалам. Потом нас начали приглашать на выставки в другие страны. Через некоторое время мы обнаружили, что наша работа влияет на творчество других авторов в Украине.

Сейчас участники Р.Э.П. больше заняты индивидуальными практиками?

Да, и уже давно. Последним активным годом работы группы был 2015-й. После этого мы занимаемся самоархивацией, но проекты, которые мы запустили еще во второй половине 2000-х («Медиаторы», «Евроремонт», «Патриотизм»), продолжаем, делая новую главу, когда к нам обращаются за этим. Важно, что эти проекты представляют собой некие машины, которые при нашем минимальном ассистировании теперь работают сами по себе.

Р.Э.П. – это уже история или группа может быть актуальной и сейчас?

Я думаю, это зависит от того, есть ли у Р.Э.П. с кем разговаривать. Индивидуальная практика от собеседника зависит гораздо меньше. Я буду делать то, что делаю, при любых обстоятельствах, пока у меня есть силы и физическая возможность. Но Р.Э.П. – это скорее о среде, сообществе, откликах и ответных реакциях. Если нет сообщества собеседников, группа не активна.

Например?

Сейчас я вижу, как воскрешаются имена уже умерших художников (Юрий Соколов, Леонид Войцехов, Федор Тетянич), в свое время инициировавших в Украине концептуальные практики. Сегодня этих мастеров вспоминают, но, рассказывая их историю, почему-то вычеркивают очень значимую ее часть. 

Леонид Войцехов преподносится как анекдотический персонаж из Одессы и яркий участник художественных процессов 80-х. Но как автор, который работал не просто с текстом, а с речевой стихией и концептуализировал речевые игры, он забыт – для украинских музеев, изданий по искусству, критиков и историков искусства это слишком сложно.

Федора Тетянича подают то как городского персонажа Киева 80–90-х, то как очень «народного» художника. Его фольклорная составляющая выпячена, как и его уличное «юродство», а космический универсализм уведен в тень.

Юрий Соколов упоминается в связи с львовским мифом тех же 80–90-х, но собственно его практика забыта.

При этом гораздо тщательнее зафиксирована история авторов, работы которых сегодня представлены на рынке.

Так вот в истории украинского искусства группы Р.Э.П. нет вообще, хотя по времени она находится гораздо ближе. Точнее, аббревиатуру вспоминают, но о чем все это было – молчок.

Как ты думаешь, почему?

Потому что продукция Р.Э.П. в Украине не продается и нет заинтересованных в том, чтобы ее рекламировать. С другой стороны, все живы и отличаются довольно вредным и бескомпромиссным характером, то есть могут и спросить за искажение фактов. Так все падает в пропасть между рекламой и мифом.

Для чего работаешь ты?

Я нахожусь на войне памятей, войне нарративов о прошлом. Повторюсь, что история – не то, что было, а то, как рассказано то, что было. У меня – борьба в поле исторического рассказа. То, что я делаю, – о том, что историю всегда можно рассказать иначе, а чтобы приблизиться к истинному положению вещей, следует смотреть на то, как история рассказана. Я работаю для того, чтобы настроить оптику критического написания истории. Сталкиваю враждующие нарративы между собой. Нахожу точки противодействия и согласия.

Задача – в проявлении действительного положения вещей. Это уводит от целей и украшения и развлечения. И  работы мои в Украине чаще оказываются в не художественных институциях – в исторических музеях, например.

Если тебе предложат там персональную выставку, откажешься?

Им стоило бы сначала сделать серьезный исследовательский проект о цензуре.

На выставки Олега Голосия и Кирилла Проценко ты не ходил?

Я заходил на разговор как раз во время вы- ставки Голосия, так что я ее увидел.

Как тебе прочтения Голосия и рассказ его истории?

Он больше других попадает в модель романтической фигуры, поэтому его историю, наверное, проще рассказать в мифологическом ключе. В его случае эта форма рассказа совпадает с духом оставшихся работ: интуитивно чувствуешь, что миф тут растет из фактуры реального. Но это не распространяется на всех художников его поколения.

Одна из признанных тобой институций – ЦВК (Центр визуальной культуры – независимая культурная институция, основанная в 2008 году при Киево-Могилянской академии, директором является Василий Черепанин. – Прим. авт.) –провела осенью Киевскую биеннале – 2019 «Чорна хмара», которую многие проигнорировали или назвали провальной. Как тебе биеннале и почему появилась такая реакция?

Смотря кто называл. Здесь многие в искусстве, особенно среди старших деятелей, ориентируются на закрытую национальную ситуацию, и ЦВК или наш круг художников их крайне раздражают.

Сейчас мне придется сказать резко: большая часть киевской сцены – люди, живущие хуторской жизнью, горизонт их очень узок, знаний мало и сравнивать увиденное им не с чем. Выпуски Киевской биеннале («Киевская школа» и «Киевский Интернационал» и «Черное облако») – герметичные и непроницаемые события для них.

В 2012 году в «Арсенале» состоялась биеннале «Апокалипсис и Возрождение»: она была более зрелищной и прозрачной для неподготовленной аудитории, но именно поэтому вносила в искусство меньше нового. Тут уж приходится выбирать: или лаборатория инноваций, или массовое производство на основе прошлых открытий.

Выставка в КПИ – деликатно сделанная, тонкая, камерная, работающая с важной проблематикой, которой мало кто касался, но совершенно не соответствующая распространенному формату биеннале как большого массового события. Мне показалось, что это была мыслящая выставка, а здесь такое – большая редкость, поэтому к ней я отношусь с симпатией.