В детстве перед футболом во дворе мы делились на две команды, и в какой-то раз получилось пять на шесть – не ровно. Самый младший, Томик, был лишним. И тогда самый старший игрок, его звали Ваня, сказал: «Томик, пошел на#ер отсюда». А Томик долго не думал и сказал: «Сам пошел на#ер». Я помню эти две секунды, когда все задумались: «Почему Томик должен уйти, а Ваня остаться?» Потом, конечно же, Томик ушел. Но эти две секунды я запомнил навсегда. Это были сомнения.
Томик был прав. А я нет. Я бы так никогда не сказал. Я вообще рос испуган- ным ребенком. Сказывалась болезненность, нестабильный отец, на которого нельзя положиться, и даже имя. Я родился в Ужгороде. Но даже там, где Томаш, Ласло, Пишти, Йончи и Эржика – это норма, имя Антонио казалось настоящей экзотикой. Итальянское окончание «ио» не мешало деткам рифмовать меня с картошкой (Антошка-картошка) и кое с чем похуже (Антон-...).
Я воспользуюсь этой колонкой, чтобы признаться: Антонио – мое настоящее имя, не псевдоним. Мой отец – югослав, без привязки к конкретной стране. Он уехал оттуда с югославским паспортом и больше туда не возвращался. Если в сети «ВКонтакте» я был единственным Антонио Лукичем, то на Facebook таких, как я, полно. Вот что значит правильно выбрать место.
В детском саду на утренниках я сидел на родительской лавочке. Самым красивым девочкам доставались Лисички. Самым умным мальчикам – Петрушки. Мне всегда доставалось место в зале. Из-за плохой дикции воспитательница не хотела рисковать и давать мне крупные роли. Зато в школе на спектакле «Букварь» мне достался уже Мягкий Знак. Наверное, это ничего не значит, но ощущение Мягкого Знака остается с человеком навсегда. Тогда мне дали там такой стишок, и это не просто стишок, это про всю мою жизнь:
«Мягкий знак – хитрый знак. Не сказать его никак.
Он не произносится,
но в слово часто просится».
От того детского костюма у меня остался, наверное, только ремень. Разглядывать ремень – это примерно то же самое, что разглядывать пленку с фотографиями. Только если фотография – это вместо тысячи слов, то дырочка в ремне – вместо тысячи фотографий. Это целый этап. Сегодня мой вес в одежде – почти 90 килограммов, а когда-то, точнее ровно 10 лет назад, я весил на 30 килограммов меньше.
Ровно 10 лет назад я попытался вести дневник. И вот первая запись. Символично, но я сделал ее ровно год назад.
11 ноября 2010 года
Получил заграничный паспорт. Знаковый момент: проходя мимо рекламы авиалиний, жадно смотрел на рейс в Стокгольм за 129 долларов. Переодевал носки житомирского производства в магазине «Лото». Ставка не сыграла: подвели «Вест Бромвич» и другие команды.
Сейчас я пытаюсь вспомнить: почему я написал о носках? Наверное, потому, что с осени, в общежитии Карпенко-Карого начинался период, когда у тебя хронически мокрые и холодные ноги. Им негде согреться: ни на лекциях, ни в комнате, где ты живешь...
Преподаватель по драматургии тогда дал нам задание: написать о том, что ты ненавидишь. Я тогда, помню, описал своих соседей.
В те дни я думал, что буду вести дневник регулярно, но следующую запись сделал только спустя год.
15 ноября 2011 года
Единственное место, где чувствую более-менее свободно, – душ в общежитии. Пытался вытянуть там руки, но ушиб указательный палец.
26 декабря 2011 года
Пишу в поезде. Еду домой, семестр закончен. В Шепетовке купил вареники и выпил бутылку пива. Отпраздновал тройку по драматургии...
Вареники в Шепетовке не такие вкусные, как в Жмеринке, но я помню себя тогда: мне хотелось есть все и все время. Я все время подъедал за друзьями картошку в Макдоналдсе, и такое было со мной впервые. Мама до сих пор радуется, когда я ем, и сам, уже став отцом, я ее понимаю.
Вообще, желание быть жирным прививалось мне с раннего детства. «Не оставляй силу на тарелке», игры в «Кто быстрее доест», «Общество чистых тарелок»...
Худые взрослые никогда не были в почете в нашей семье, а тех, кто мало ел, – их совсем не уважали и иногда даже не звали в гости. Я помню передачу «Игры гладиаторов» – мы всегда болели за крупных.
Каждый раз, когда дома варили фасоль, бабушка вспоминала дядю Степу: говорила, что он попал в аварию и выжил потому, что у него крепкие кости. А крепкие кости у него потому, что он ел фасоль. Поэтому «если ты хочешь выжить – ешь фасоль».
Я родился стариком, и дядя Степа был первым, кто это отметил. Он сказал, что «у этого ребенка не будет детства», сказал, что «у него взгляд как у дедушки». Может быть, дело в прическе? Мои волосы при рождении напоминали прическу мэра города: они росли только по бокам. Говорят, от фасоли они растут только лучше, но дяде Степе это, кажется, не помогло.
Мне было шесть лет, мы с бабушкой шли в магазин за свечками. Я спросил, могу ли я как-то помочь, чтобы в доме включили свет? Она научила меня тогда, как нужно молиться. Первый раз я помолился, чтобы в нашем районе включили свет. В тот вечер мы посмотрели «Поле чудес», и я поверил в силу молитвы.
Недавно в метро сидела полная женщина с табличкой «Добейте меня». Ее было очень жаль – настолько, что к ней выстроилась очередь из желающих помочь. Мой друг сказал мне тогда: «Видишь, люди тянутся к тем, кто знает, чего он хочет».
Чего хочу я? Всю жизнь я хотел поправиться. Теперь хочу немного похудеть. На носу новый фильм, он будет называться «Люксембург, Люксембург». Это история о близнецах. Очень символично, правда? Фильм, навеянный жизнью отца. Я начинал писать эту историю как сын, а заканчивал писать ее уже как отец. Обращаясь в прошлое, ты всегда ищешь ответы на вопросы о настоящем. Оглядываясь назад, тебе всегда будет виднее то место, где ты стоишь прямо сейчас.
Привет.
Читайте также: Колонка Павла Орлова: Украденное Рождество