— Какой «первый раз» в вашей жизни был самым знаменательным?
— Сложно припомнить. Наверное, самый знаменательный – это когда я в первый раз гордился собой. Это произошло, когда, преодолев кучу трудностей, я добрался до рыболовной базы, где меня ждали бабушка и дедушка. Я потратил на путь около двенадцати часов и столкнулся с целым рядом неожиданных поворотов событий вроде внезапных отмен рейсов электрички, вынужденной прогулки по ночному лесу и тому подобных приключений.
— Есть ли такие песни, о которых вы жалеете, что они были написаны не вами?
— Нет, таких нет. Но есть песни, о которых я жалею, что они были написаны мной. «Оторвемся по-питерски», например. Она немного вульгарная, а мне не хотелось бы проповедовать вульгарные вещи.
— А что вам хотелось бы проповедовать?
— Что-то высокохудожественное, думаю. Вещи, которые вызывают у людей неоднозначную и необъяснимую реакцию доброты. Это, например, такая песня, как «Где спит твое сердце».
— Прочла в интервью, что вы любите габровские анекдоты. А расскажите любимый.
— Любимый слишком длинный, пожалуй. Расскажу отличный покороче. Габровцы перед сном останавливают часы, чтобы зря не изнашивался механизм.
— Вы могли бы, проводя аналогию с Пикассо, например, разделить свое творчество на периоды?
— С 2001 по 2003 – это период бессознательного развеселого отчаяния, потом период полуосознанной подвальной романтической лирики. Затем с 2004 до 2008 – период, скажем, экспериментов, в который мы работали и с электронной, и с рок музыкой, и с чем угодно. Он, в свою очередь, привел к фазе романтического алкоджаза. В этом названии скрыт такой себе нечитабельный юмор: «алкоджаз» — это не от слова «алкоголь», а от слова «алкать», то есть страстно желать джаза. Мы хотели джаза, а не получалось. Получилось, правда, потом: уже после открытия нашего джаз-бара The Hat и знакомства с известными питерскими джазменами. Именно тогда начался уже другой, более осознанный, период джазовой и свинговой песни. Мне больше остальных по душе наш теперешний период: сейчас мне куда реже стыдно за конечный продукт.
— А приставка «романтический» в «романтическом алкоджазе» откуда?
— Видите ли, мне близка эта тематика вообще, но мне также очень важно делать это легко, иносказательно, не рискуя показаться вульгарным или пошлым. Мне хочется надеяться, что в песнях Billy’s Band с помощью романтического алкоджаза нам удается легко и художественно преподнести сложные и неоднозначные истории. Главное для нас — избегать лобовых приемов.
— Как вам кажется, любовь сегодня переоценивают?
— Да нет, любовь просто не понимают. Мне кажется, что теперь под любовью подразумевают нечто совсем иное. Типа страсть или одержимость, влечение, вот что-то из этой серии.
— А что нужно?
— Мне кажется, под любовью стоит понимать некое отношение к миру в целом. Объектом нашей любви должен быть весь мир, а субъектом – отдельный человек. А так, как это работает сейчас, когда один человек «любит» другого человека и ненавидит все вокруг – разве это любовь?
— Можете назвать одну строчку из всего репертуара Billy’s band, которая могла бы стать слоганом вашей жизни?
— А вот пока такой строчки нет. Но вот есть французская поговорка, не единожды перефразированная нашими классиками «Делай, что должен, и будь, что будет». Она подойдет.
— На какой вопрос вам очень хочется ответить, но вам его никогда не задавали?
— Мне всегда хотелось ответить вообще на все вопросы. Но все пока не задали.
-Как вам кажется, какое самое полезное изобретение человечества?
— Их несколько. Первое – это колесо, а второе – интернет.
— Ага. А что получится, если их объединить?
— Мобильный интернет, наверное.
— У вас есть любимый музыкальный инструмент? Конкретный?
— Да, есть, мое фортепиано.
— А что бы вы делали, если бы его украли?
— Я бы очень порадовался за людей, которые не поленились вытащить с шестого этажа семьсот килограмм инструмента. Я бы был счастлив, что у них такие высокие потребности. И обязательно посвятил бы этому инциденту песню.
— Вы могли бы прочесть свое любимое стихотворение?
— Ох, нет, только не это. У меня чертовски плохо со стихами. С детства их терпеть не могу. Мне кажется, они имеют какую-то высокопарность, которая лишает чувства и эмоции правдивости. И все это ради поиска удачного ритма. Хотя есть одно исключение, это Александр Сергеевич Пушкин. У него правильные стихотворения, без спекуляции. Я очень люблю его «Метель» и «Записки станционного смотрителя». И «Евгения Онегина», всего.
— Как вам кажется, какое самое пагубное пристрастие человечества?
— Алкоголь. Я вот не пью, вообще, с 2009 года.
— Помните, Чехов писал Суворову и предлагал написать рассказ о молодом человеке, который по каплям выдавливает из себя раба? Вы могли бы написать такой рассказ?
— Не уверен, что мог бы, но очень хотел бы. Я говорил бы о том, что главное – это любым способом победить в себе страх. Один мой товарищ по джазу говорит, что туда, где тебе страшнее всего, нужно упрямо идти до конца и сражаться изо всех сил.
— У вас такие эпизоды в жизни были?
— Конечно, очень часто. Именно так я научился тому, что, когда возникает конфликт, не нужно уходить от него, наоборот, нужно выходить и пытаться напрямую, лицом к лицу, разговаривать. Нужно учиться культурно вести переговоры, не боясь получить по роже.
— У вас есть кумиры?
— Скорее учителя. Не обязательно реальных, они могут быть и виртуальными. Это Элла Фицджеральд, Чарли Паркер, Чет Бейкер, Клиффорд Браун, Джерри Маллиган, Мел Торме.
— Вы можете назвать один поворотный момент в вашей жизни, который изменил все?
— Да. Это было, когда в 2002 году я решил бросить все и заняться музыкой, жить и заниматься тем, чем хочу я. Я долго думал об этом и мучительно принимал решение. С того момента прошло уже четырнадцать лет, и вот я понял очень важную штуку: мир был бы куда лучше, если бы каждый занимался тем, к чему у него лежит душа, а не просто зарабатывал деньги. И нет, это не гарантирует обязательного успеха, но он куда более вероятен. Знаете, почему? Потому что, когда занимаешься любимым делом, не считаешь часы и устаешь в гораздо меньшей степени.
— Кстати, вы ведь пробовали себя еще и в театре. Как вам?
— Очень понравилось: это еще одна из сторон сценического опыта. Мне кажется, что любое выступление на любой сцене – это все в копилку артисту. Конечно, роль далась мне тяжело, но мне ведь и музыка тяжело дается. Я вообще не очень талантливый человек, но зато привык добиваться всего упорным трудом.
— А вы вообще мечтательный человек?
— Да, очень! Вот, наверное, если у меня и есть талант, то это склонность к умозрительным экспериментам. Которые, собственно, и являются мечтаниями. Я закрываю глаза и рисую перед собой то, как все должно выглядеть, то, как мне хочется, чтобы все было. Мне очень повезло: мои мечтания чаще всего имеют практическое применение, и я точно вижу, будут ли эти проекты работать, есть ли у них будущее.
— Когда вы в последний раз были в Киеве?
— В октябре 2013, кажется. Я хорошо помню дату, потому что у нас был тур по нескольким крупным украинским городам, а вот в этот раз попадем только в Киев. Город у вас очень красивый, и за счет архитектуры, и за счет зелени и парков. Очень люблю исторический центр города, скрытый за каштанами.
— А в каком городе у вас была самая приятная публика?
— Во-первых, в Петербурге: там половина зала – это люди, которых ты так или иначе знаешь. Земляки. Во-вторых – в городе Рочестер, этот штат Нью-Йорк, была чертовски теплая аудитория. Не могу объяснить, почему. Но мне, кстати, кажется, что русские и американцы – вообще очень похожий народ. Они принимают как-то глубоко, по-настоящему глубоко.
— Еще в одном вашем интервью я читала историю о том, как в Петербурге вас упрекнули в том, что вы копируете внешний вид Билли Новика. Вам удалось доказать тому парню, что это все-таки вы?
— Да, помню. Но у меня не было задачи доказать ему, что это я, напротив, мне легче поддакнуть, сказать – конечно, я никакой не Билли Новик. Были и другие забавные ситуации: например, однажды в Самаре ко мне подошли за автографом, я расписался и мне сказали «Спасибо, Володя». То бишь меня приняли за солиста Uma2rmaH, а я и не стал сопротивляться. И я почувствовал себя тогда очень круто – здорово же, я почти приблизился к уровню Uma2rmaH.
— Вы помните свою первую шляпу?
— Ага. Я ее, правда, не носил, носил я уже вторую. Первая досталась мне от покойного отца, но она была слишком широкополая. А постоянно, как ежедневный головной убор, я носил шляпу своего тестя – обменял ее на бейсболку. Она была отличная – маленькая, будто прямиком из семидесятых. И с двадцати пяти лет я шляпу не снимаю. Хотя, кстати, сейчас стараюсь в ней не ходить, чтобы меньше узнавали. Мне давно уже не нравится быть известным.
— Раньше нравилось?
— До тридцати трех лет, пока в жизни каждого мужчины доминирует жажда общественного признания – да, очень. Мне это было важно. А сейчас мне совсем не хочется тратить время на раскланивания, расшаркивания, встречные благодарения и так далее. Сегодня мне важно концентрироваться на собственных мыслях. Мне важно растворяться в мире, а не замыкать его на себе.
— А что вы больше всего любите сейчас?
-Добрых людей. Я, наверное, везучий – они мне попадаются довольно часто.
Иллюстрации: Женя Олейник
