– Андрей Сергеевич, хочу поговорить об интеллигенции.
– Во-первых, интеллигенция –понятие сугубо российское в том смысле, что в мире как бы нет такого понятия. Есть понятие интеллектуал. Понятие же интеллигент возникло в обществе, где до середины XIX-го века сохранялось крепостное право. Собственно, интеллигенты – те люди, которые вышли из разночинцев, крестьян, переехавших в город, научившихся читать, считать, писать. Был такой Петр Струве, у него есть прекрасная работа, где он говорил о том, что интеллигенция всегда против власти. А интеллектуалы – просвещенный слой, он может быть в определенные моменты с властью, а в определенные моменты – против нее. Струве называл первым интеллигентом Александра Радищева и говорил, что интеллигенция истерична и категорична, а просвещенный класс вдохновлен. Мое отношение к интеллигенции формировалось долго и по-разному. Когда я еще не читал ни Струве, ни Чехова, то думал, что я интеллигент, а образовавшись, стал думать, что, все-таки, я просто мыслящий интеллектуал.
– Какова роль интеллигенции?
– Была такая работа «Вехи», где большое количество русских религиозных философов описывали трагедию революции 1905-го года. Там они как раз анализировали роль интеллигенции в разрушении царской России. И вот там очень правильные замечания, что интеллигенция всегда партийная, это обязательно! Либо кто не с нами, тот против нас. И вот как раз интеллигенция очень нападала на Чехова за то, что он беспартиен, что он ни правый, ни левый. Чехов отвечал: «Я свободный художник, оставьте меня в покое!» А Короленко и прочие очень ругали его, что он не думает о народишке, что у него нет политической направленности, что он «поэт сумерек»… Эта идеологическая ограниченность очень часто мешает умным, честным и приличным людям быть объективными независимо от партийной установки. Узаконенные оценки «вот этот – гений, а этот – говно» часто очень мешают нашей интеллектуальной элите дать отстраненную, читай, объективную оценку кому-либо. Поэтому я к интеллигенции отношусь с сочувствием.
– Есть еще такое понятие как «творческая интеллигенция».
– Это разные вещи. Чехов был очень творческим человеком, но, на мой взгляд, он не был интеллигентом. Он был по-настоящему свободным художником, интеллектуалом! Я очень часто пользуюсь его оценками во многих жизненных ситуациях. Что касается творчества… У меня есть статья «Победа рынка над искусством». Молодой художник, идущий на смену старому поколению, считает устарелым все, что было до него. Молодому организму свойственны крайности, разрушения. Это не только в искусстве, но и в политике. До 25 лет в крови много тестостерона или эстрогена. Недавно провели интересное исследование относительно демографического слоя революционеров на Ближнем Востоке. Вот оказывается, что 70% протестующих в Египте – молодые люди до 25 лет. Это самая податливая на разрушение демографическая группа человечества, молодые люди, у которых тестостерон зашкаливает и лишает массу рационального мышления. Я по себе в молодости сужу! Разрушить легко, построить трудно.
У Солженицына была замечательная статья «Игра на струнах пустоты» о том, куда движется европейское искусство. Он это писал, уже в Вермонте. Поездив по Европе, он пришел к тому же выводу что и Шпенглер: Европа катится к закату. В том числе и в искусстве. Погоня за новизной без знания классики, поиски новизны без верности каким-либо духовным идеалам ведут в пропасть. Я даже лекцию прочитал «От «Черного квадрата» к черной дыре». Европа для русских художников, писателей, композиторов была во многом маяком и путеводной звездой со времен Петра I, да и раньше – русская иконопись начиналась под влиянием греческой… Мы во многом питались Европой: английский роман, французская живопись, немецкая музыка – они очень сильно повлияли, и это влияние дало колоссальные плоды и в России, и в Украине, нам есть чем гордиться. Но, на мой взгляд, с начала XX-го века западное искусство начало приходить в упадок. И пришло окончательно к концу XX-го: изобразительное искусство, музыка пришли к абстракции и концептуальному искусству, к пустоте. Распад по пути к поиску новой формы ради новизны. Теперь Европа для славянских художников не может быть примером. И это очень хорошо видно на Балканах, где искусство развивается в народных традициях, а не парижских, понимаете? Я не вижу ничего хорошего в том, что наши художники сегодня творчески начинают быть радикальнее европейцев. Я надеюсь, что когда приходит зрелость, приходит и понимание «своего» в искусстве. Художник начинает творить, не понимая, что он делает, он встречается со своей индивидуальностью не сразу. Только отдельные гении находили себя сразу, а, в основном, молодой художник идет в поиск. И в России, и в Украине, и в Восточной Европе талантливых людей очень много, потому что мы нации молодые, не уставшие, жившие без барокко и рококо. И без ренессанса. Мы не устали от чувств, не устали от красоты.
– Как обстоят дела на условном рынке талантов сегодня?
– Анализ рынка – это важная вещь. Сам рынок диктует свои законы, поэтому все стараются делать что-то такое, чтобы впоследствии продать продукт своего труда. Законы на рынке диктует торговец, он же нанимает критика, а критик формирует моду. «Искусство продавать искусство» сегодня важнее, чем само искусство. Поэтому на удочку потребностей рынка попадаются многие, потому что кушать хочется, я могу все это понять. Надо зарабатывать деньги! Но великое искусство творилось такими людьми, как Достоевский или Бах, которые думали не об успехе, а о том, как расплатиться с долгами… Бах вообще не за деньги сочинял музыку, а за дрова. Он писал курфюрсту письмо: «Приношу вам подношение – «Глорию» с покорнейшей просьбой отпустить мне две четверти дров». За дрова писал великую музыку! Художник и рынок – сложное уравнение.
– Сегодня мы можем сказать, что ваше призвание – кино и театр?
– Вы знаете, мне иногда кажется, что я был бы хорошим архитектором или врачом. Что касается призвания, то я сейчас погрузился в изучение творчества моего прадеда, художника Василия Сурикова. Я обнаружил, что он писал свои картины так, как я снимаю кино. Он собирал лица, собирал детали, из которых потом вырастали огромные полотна. И я пришел к выводу, что зрительная память, которая дает толчок фантазии – это у меня наследственное от художников Сурикова и Кончаловского. У меня очень хорошая зрительная память. Наверное поэтому кино и театр стали моим призванием.
– Вы бы связывали образование и талант? Верите ли вы в несостоявшихся гениев, которые так и не смогли применить свои таланты?
– Мне кажется, это искусственная конструкция. Научиться быть художником, безусловно, можно. Можно быть умным, но не быть талантливым. Можно быть успешным художником и творцом, будучи бесталанным, но для этого все равно нужно мастерство, а мастерство нарабатывается только трудом. Вот я и говорю, что художник начинает творить, не зная своего таланта, и так иногда и не находит своей индивидуальности, но становится профессионалом и мастером. А талант может проявиться, но не развиться, потому что человек не работал, не овладевал профессией и остался дилетантом. Как говорится, крупица таланта – это как неограненный бриллиант. Поэтому талант требует колоссального труда! Как говорил Репин, семь раз умрешь, прежде чем картину напишешь, а Владимир Маковский его поправлял и говорил: «Нет, сначала напишешь, а потом семь раз умрешь». Часто думаю, что каждый человек талантлив в чем-то , каждый! Другой вопрос, кому повезет найти в себе этот талант. Как говорили греки, в медицине врач пользуется тремя инструментами: нож, травка и слово. И самое главное – слово. Потому что врач с правильным словом, правильными добрыми глазами и улыбкой уже дает пациенту надежду. Вообще-то, врач и есть самый большой режиссер, потому что он дает надежду. А надежда очень часто лечит, вы знаете? Талантливые люди очень счастливы, если находят себя и могут зарабатывать на жизнь, занимаясь любимым делом. Собственно, цель каждого человека – увидеть результат собственного труда. Как детей воспитывать, да?
– Согласен, да. Помимо того, что вы поставили уже третий спектакль по Чехову, идет работа над фильмом «Рай». Этот фильм касается в том числе и военных событий времен Второй мировой. Знаю, что события, которые по сюжету разворачивались в Италии, вы сняли в Ялте.
– Просто в Италию очень дорого ехать. Вы знаете, я сейчас стараюсь снимать очень маленькие картины. Но поскольку «Рай» связан с периодом Второй мировой войны, с Францией, Германией, поэтому у меня там задействованы немецкие и французские актеры. Пришлось искать бюджет, финансовую помощь, спонсоров, которые поверили в проект. Знаете, слова и понятия «холокост», «война», «нацизм» настолько сейчас банализированы, что нелегко к ним обращаться. Произошла банализация всего – секса, любви, свободы, в том числе и зла. Банализация – это опасная вещь для человечества, и не последнюю роль сыграл в этом интернет. Доступность любого явления, любого факта, любого изображения. Сегодня интернет делает человека ленивым и скучным, ведь сытые люди скучны, сытые люди обычно спят. Только голодный мозг думает, а сытый – страшная вещь.
Так вот, я пытаюсь в фильме понять природу зла. Зло вкрадывается в человека под очень соблазнительными одеждами или завернуто в очень красивые обертки. Если бы зло было явным, то очень немногие совались бы туда. Но зло соблазнительно, это и есть дьявол. Соблазны… Вот я и пытаюсь в своей картине разобраться в соблазнительности зла.
– Кстати, все были недавно взбудоражены тем, что вы буквально заставили Юлию (Юлия Высоцкая – актриса, телеведущая, супруга Андрея Кончаловского – прим. ред.) постричься под ноль.
– Я не заставлял ее, я просто ее подстриг! Это была необходимость. Во-первых, это нужно по роли. Во-вторых, ощущения женщины, которая только что подстрижена наголо, очень отличаются от ощущений женщины, у которой красивая прическа.
– Я вспоминаю маленькую Кристину Орбакайте в фильма «Чучело» Ролана Быкова, тогда у нее был такой лысый парик – это было так очевидно! Было бы более драматично, если бы ее все-таки побрили наголо.
– Конечно! Французы стригли налысо коллаборационисток, тех, которые сожительствовали с немцами. В военное время достаточное количество женщин пережили этот ужас. Жанну Д’Арк побрили налысо. Это какой-то знак личного испытания для женщины – быть без волос.
– Давайте поговорим о фильме «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына», за который вы получили «Серебряного льва» в Венеции? «Свободное движение мысли» – это вот то ощущение, которое тебя не покидает, когда смотришь фильм.
– Вообще это попытка очень недорогого кинематографа и абсолютно свободного движения мысли. Кино за серьезные деньги не может быть свободным. Когда меня спрашивают: «А кино ваше будет успешным?» Я говорю: «Нет, не знаю. Но оно будет, надеюсь, хорошим». И сразу как-то люди скучнеют. Обычно говорят: «Мы хотели бы его посмотреть, но мы вряд ли хотели бы его финансировать». У меня после той картины процесс усложнился. Чтобы получить деньги на фильм, необходимо написать сценарий. А потом этот сценарий разрушить и в процессе съемок наполнить смыслом, который трудно передать словами. Поэтому минимальный бюджет даёт возможность думать камерой, размышлять при помощи камеры. Когда пытаешься заниматься таким кинематографом, нужно искать не сценарий, а надо искать мир. Этот мир есть везде. Вот за угол зайдешь, в Москве, в Киеве… Пойдешь в любое место, в порт, в зубной кабинет или поедешь за сто километров от дома – везде есть этот мир! Можно туда войти, оглянуться вокруг и найти что-то, что имеет смысл. Потому что все, что вокруг нас, имеет какой-то смысл. Иногда это очень трудно. В принципе, найти смысл трудно, не выдумать его, а найти. Как Чехов говорил: «Я на пари могу написать рассказ о пепельнице». Но надо быть гениальным, чтобы взять и написать рассказ о пепельнице! Другие по чужому следу пройдут свой путь за пядью пядь, как сказал Пастернак. Поэтому идти надо в темноту, в туман в поисках смысла. Но это как раз большое счастье!
– Может это и есть настоящее творческое счастье, когда ты делаешь только то, что хочешь и то, что любишь?
– Абсолютно! Но это тоже зависит, вы знаете, от возраста и от амбиций! У молодого человека амбиции другие: стать известным, стать крутым, заработать денег, устроить скандал, попасть в определенный круг… И эти амбиции толкают художника на определенные компромиссы. Знаете, как говорится, сначала важно, что ешь, потом важно, где ешь, потом важно, с кем ешь, а потом опять важно, что ешь. Это все разные формы жизни.
– Я хотел бы спросить, что еще может делать вас счастливым? На что бы вы обратили внимание?
– Здоровье моих родных. Я вам должен сказать, это наиболее важный момент в жизни каждого человека. Кто не знает, что такое болезнь близких, тот счастлив. Но у каждого человека наступают моменты, когда кто-то из близких становится больным. И когда близкие здоровые, надо очень ценить это время. Я обычно спрашиваю человека: «Как дела?» Он говорит: «Ничего». Я говорю: «Что значить ничего?» «Ну, нормально». Я говорю: «Ничего не болит?» Он отвечает: «Нет, ничего!» И я говорю: «И ты это считаешь нормальным? Неразумный! Ты счастлив! У тебя ничего не болит!» Понимаете? Мы, как правило, не ценим эти простые вещи, они приходят только с возрастом. В юности мы думаем, что бессмертны, и это во многом определяет поступки.
– Вам бы хотелось на фоне этого ответа обладать какой-то сверхспособностью? Быть бессмертным, например?
– Не знаю. Я думаю, что должен быть дефицит. Есть два понятия: дефицит и изобилие. Вот дефицит необходим человеку, чтобы стать человеком. Изобилие делает человека животным. Вообще, человека нужно поместить в сравнительно неблагоприятные условия, чтобы он был человеком.
– Я еще хотел поговорить с вами по поводу института брака и отношений. Вы уже достаточно долго находитесь в браке с Юлей. У вас, помимо того, что семья, есть еще и творческий союз. Вы снимаете ее в кино, ставите спектакли, в которых она играет. Здесь есть момент договорённостей, момент идеального взаимодействия, того, что вы подходите друг другу идеально?
– Ну, вообще, идеального сочетания не бывает. В любом сотрудничестве потом начинается обнаружение несоответствий, начинается конфликт, когда есть несоответствия. Люди думают, что это любовь закончилась. Потом начинается компромисс. Если позитивных сторон больше, чем негативных, находят компромисс с несовпадениями, потом приходит признание самостоятельности, уважение, а потом – любовь. Поэтому, это не идеально, это труд, который со временем приходит вот к такому соединению, а оно бывает очень взрывчатым! Это часть индивидуальности. Юля – сильная индивидуальность, и у нас бывают большие скандалы, драки и битье посуды. Но редко. Поскольку она перфекционист, а я пофигист, то у нас получается хорошее сочетание.
– В чем для вас искусство быть мужчиной?
– Я не могу сказать, что это искусство. Вы знаете, работа над собой – главный труд человека, победа над собой делает человека цельнее. Я считаю это существенным.