Спецпроект «Династии». Семья Терещенко. Часть II

ЧАСТЬ ІI

Близился 1917 год. Последний год жизни семьи Терещенко на своей родине.

«Я же помню жизнь «до несчастья», – так академик Дмитрий Сергеевич Лихачев вспоминал свое детство и время до октябрьского переворота 1917 года.

Понимая, что он не может остаться не вовлеченным в государственный процесс, Михаил Иванович Терещенко становится министром финансов, а затем и министром иностранных дел Временного правительства Александра Керенского.

Позиция Временного правительства заключалась в твердом намерении продолжать войну до последнего. Однако для продолжения ведения войны государству нужны были деньги. Многие крупные банки были готовы открыть России кредиты, но им нужны были конкретные гарантии. Примером для русских промышленников стала семья Ротшильдов во Франции, давшая личную гарантию под государственный зайем для оборонных целей страны. В свою очередь, Михаил Иванович выступил поручителем «Займа свободы», который первое демократическое правительство взяло у международного банка для перевооружения армии. Всего «Заем свободы» позволил собрать несколько десятков миллионов рублей. Впоследствии Терещенко не получил никакой благодарности от своей страны, а огромная сумма кредита, выплата которого легла на его плечи, навсегда убила любые надежды на обретение достойного материального положения в эмиграции. Поступок Ротшильда принес ему славу, так как его поручительство было покрыто победившими в войне Англией и Францией, а такой же благородный поступок Михаила Терещенко принес ему только осуждение. Терещенко предстояло выплатить кредит, что после потери всего его имущества в революционной России, где Ленин отказался признавать долги Временного правительства, было невозможно.

Это были последние дни октября, все, кто мог, пытались как можно скорее покинуть Россию, предоставив свою родину ее страшной судьбе. Мишель все время предлагал Маргарите остаться во Франции. Большевики начали восстание 6 ноября (25 октября) 1917 года, воспользовавшись неопределенной обстановкой, сложившейся по вине Временного правительства.

Несмотря на побег премьер-министра, 7 ноября в 21:00 в Малахитовом зале Зимнего дворца состоялось последнее заседание Временного правительства. В это же время на весь Петербург раздался залп пришвартованного крейсера «Аврора». Так как Малахитовый зал был слишком удобной мишенью для обстрела, было решено перенести заседание в элегантную Белую столовую, где министров ждали лакеи-арабы в ливреях, готовые обслуживать гостей, как и прежде. Тем временем за высокими окнами дворца рушился целый мир. Министры собрались за большим обеденным столом из белого дерева в ожидании мятежников.

Роскошные анфилады Зимнего из более чем четырехсот залов затягивали обыск захваченного дворца, в котором в то время еще находилось большое количество людей, обслуживающих здание.

Временное правительство приказало юнкерам снять оборону. Никто не ожидал, что практически незащищенный дворец продержится так долго. Но крики, топот, шум ударов начинали приближаться к Белой гостиной. И через несколько часов мятежники все же оказались у ее дверей.

«Оставаясь председателем собрания, я поднялся со стула, на котором сидел, и сказал твердым голосом, заставив утихнуть все крики и препирания между министрами: «Лучше умереть здесь, чем с позором бежать. Пусть они заходят. Мы сдаемся». Юнкер вышел. Произнеся эти слова, я окончательно перевернул страницу истории моей страны», – из книги Мишеля Терещенко «Первый олигарх».

Каким-то необыкновенным чудом можно считать то, что никто из бушующей толпы восставших пролетариев, через которую вели захваченных министров, не вытащил револьвер и не выстрелил в Терещенко.

Всю оставшуюся ночь отважные революционеры грабили, забирая все, что могли унести, отрывая даже золоченые ручки дверей. Насиловали женщин из обслуживающего персонала, которых во дворце было немало.

«Рано утром, часов в шесть, мне сообщили из моего Управления Красного Креста, что Зимний дворец взят большевиками и что сестры милосердия нашего лазарета, находившиеся во дворце, арестованы. Все было в беспорядке, мебель сломана и перевернута, все носило явный след только что окончившейся борьбы. Всюду были разбросаны ружья, пустые па- троны, в большой передней и на лестнице лежали тела убитых солдат и юнкеров, кое-где лежали и раненые, которых не успели еще унести в лазарет. Я долго ходил по так хорошо знакомым мне залам Зимнего дворца, стараясь найти начальника солдат, захвативших дворец. Малахитовая зала, где обычно императрица принимала представлявшихся ей, была вся как снегом покрыта разорванными бумажками. Это были остатки архива Временного правительства, уничтоженного перед тем, как дворец был захвачен. В лазарете мне сказали, что сестры милосердия были арестованы за то, что они скрывали и помогали скрываться юнкерам, защищавшим дворец. Обвинение это было совершенно верное. Многие юнкера перед самым концом борьбы бросились в лазарет, прося сестер милосердия спасти их, – очевидно, сестры помогали им скрываться, и благодаря этому действительно многим из них удалось спастись. После долгих поисков мне удалось добиться, кто был теперь комендантом дворца, и меня провели к нему. Он был молодой офицер гвардейского Московского пехотного полка... Я объяснил ему, в чем дело, сказал, что в лазарете лежат около 100 раненых солдат и что сестры милосердия необходимы для ухода за ними. Он сразу же приказал их освободить под мою расписку, что они не уедут из Петербурга до суда над ними. Этим дело и кончилось, никакого суда над сестрами никогда не было, и никто их больше не беспокоил, в то время у большевиков были более серьезные заботы», из воспоминаний члена государственной думы Российской империи IV созыва Льва Зиновьева.

Маргарите Ноэ теперь нужно было освобождать своего мужа из камеры номер 46 Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, куда были помещены члены Временного правительства. До нее начали доходить слухи, что ко дню рождения Ленина арестованных министров освободят, всех, кроме министра Терещенко, его же к этой дате приказано казнить. Комиссар юстиции Штейнберг объяснил Маргарите, что решение о помиловании может принять один лишь Ленин. В организации этой встречи Маргарите пришли на помощь друзья семьи – два члена французской миссии в Петрограде граф Жан де Люберсак и Пьер Дарси. Они во всю силу начали использовать свой статус иностранцев и связи в кругах французских социалистов и добились встречи Ленина с женой заключенного министра. Маргарите пришлось более двадцати часов на морозе перед Смольным прождать приглашения на встречу, но после она все-таки была принята. Во время встречи, на которую Маргариту сопровождал Пьер Дарси, присутствовал и Троцкий.

Маргарита изо всех своих сил пыталась убедить собеседников отпустить человека, которого она так сильно любила. Она много рассказывала о заботе, с которой семья Терещенко всегда относилась к рабочим и служащим на предприятиях семьи, о том, что ее муж, Михаил Терещенко, никогда не выступал в роли эксплуататора или накопителя, он всегда руководствовался семейным девизом «Стремлением к общественным пользам». Но видя, что ее речь не производит впечатления ни на Троцкого, ни на самого Ленина, Маргарита решила рискнуть. Она заявила, что при поддержке посольства Франции готова передать большевикам самое дорогое, что есть в их семье. Маргарита предложила обменять свой великолепный синий алмаз на свободу мужа.

Ленина это предложение взбесило. Вскрикнув, что рабоче-крестьянская революция не продается, вождь народа заявил, что как раз Михаил Терещенко олицетворяет все то, с чем так отважно борются большевики, поэтому в помиловании мужа ей было отказано.

Возможно, такой резкий отказ Ленина вызывало то, что именно Терещенко, будучи министром иностранных дел, смог собрать документы, подтверждающие сотрудничество Ленина с врагами России, а также Михаил Иванович был хорошо осведомлен о денежных средствах, переведенных в пользу Ленина со стороны Германии. Но вождь народов не мог знать, что все эти доказательства превратились в дым в камине Малахитового зала накануне штурма Зимнего дворца.

Троцкого же опасения Ленина не волновали. В тот же вечер Пьер Дарси получил секретное письмо. Троцкий написал, что ему в срочном порядке нужны средства на создание «красной рабоче-крестьянской армии», а потому, не имея возможности официально освободить Михаила Терещенко, он может поспособствовать его побегу в обмен на уникальный семейный камень.

Маргарита сразу же согласилась на эту сделку, но потребовала освободить и Николая Кишкина, с которым ее муж сильно сдружился за время заточения в Петропавловской крепости. Троцкий согласился, после этого Маргарита вручила синий алмаз Пьеру Дарси, и в тот же вечер оба узника были переведены в «Кресты», откуда Троцкому было легче организовать побег. Так начался долгий путь Михаила Терещенко в иммиграцию.

Михаил Терещенко станет единственным членом Временного правительства и участником тех событий, кто не напишет об этом мемуаров.

Тем временем матери Михаила, Елизавете Терещенко, удалось передать Национальному русскому музею в Петербурге около пяти тысяч произведений из семейной коллекции.

А в Киеве все еще оставалась тетя Михаила, дочь Николы Терещенко, Варвара Ханенко. Она будет единственным членом семьи Терещенко, кто не покинет свою родину. В ноябре 1918 года немцы оставляли Киев после подписания мирного договора. Немецкими офицерами было предложено обеспечить выезд Варвары Николаевны и всей ее коллекции в Берлин с гарантиями безопасности, а после – открытие музея имени семьи Ханенко. Для транспортировки коллекции Варваре Николаевне был специально предоставлен бронепоезд. Но не могла Варвара Ханенко предать волю своего мужа, который собирал их коллекцию для Киев, и людей, которые будут в нем жить.

Варвара Николаевна была вынуждена отказаться от предложения немецкого командования. Она понимала, что в таком случае подвергает себя и свое собрание огромной опасности, но все же решила встретить ее в своем доме, в городе, который они с мужем так любили. В декабре 1918 года Варвара Ханенко написала письмо в Академию наук Украины, в котором просила принять у нее все произведения искусства, дом и библиотеку, но с одним условием: музей должен носить имена Варвары и Богдана Ханенко. Позже дом и коллекция Варвары Ивановны были национализированы, а самой хозяйке было запрещено посещение коллекции. Варваре Ханенко пришлось ютиться в маленькой комнате своей горничной Дуси до конца своих дней. И только раз, после того как Дусе удалось на одну ночь подкупить сторожа дома, Варвара Ивановна смогла войти в залы. Она знала – это будет последний раз, когда она сможет увидеть собранную с мужем коллекцию. Охватившее ее чувство было настолько сильным, что она не смогла сдержать слезы. Варваре Николаевне было уже шестьдесят девять лет.

До самого рассвета никто не обратил внимания на загадочный огонек от свечи, который неторопливо перемещался анфиладными комнатами особняка на Терещенковской улице.

Наутро бывшая хозяйка особняка была арестована, а через неделю Варвары Ивановны не стало. Похоронили Варвару Ханенко на кладбище Выдубицкого монастыря рядом с могилой мужа. Еще долгое время после этого на могиле стоял простой деревянный крест с единственной надписью: «Ханенкам от Дуняши».

– Мы потеряли абсолютно все, – говорит Мишель. – Мой дедушка жил в долг все это время. У них была сильная ностальгия. В 1918 году моему дедушке был 31 год, они были одной из самых богатых семей в мире. У них была самая длинная яхта – 127 м, самая красивая вилла "Марипоза" в Каннах, они жили в шикарном особняке на Дворцовой набережной в Петербурге, в котором было собрано 4 800 полотен, в последствии переданных моей бабушкой в исторический музей. Один раз, когда мне было 10 лет, мы гуляли с бабушкой Маргаритой по Вандомской площади в Париже, проходя мимо витрин ювелирных магазинов и засмотревшись на одну из них, моя бабушка сказала: «Посмотри, Мишель, когда я жила в России, у меня тоже был небольшой камень». Для нее это был небольшой камень, и она никогда не говорила мне, что это второй по величине синий алмаз в мире. Этим камнем в 1918 году моя бабушка выкупила у Троцкого жизнь моего дедушки.

Они хотели забыть это все. В 1923 году мой дедушка принял решение больше не говорить на русском языке. И он никогда не говорил на нем. Кроме одного раза, при одной важной встрече, когда просто не мог не использовать этот язык. Однажды, во время прогулки с моим отцом, когда он еще был ребенком, мой дед Михаил встретил какого-то своего старого русского друга. Мой отец рассказывал, что этот человек был похож скорее на медведя и очень громко говорил, именно с ним Михаил Иванович заговорил на русском, эта встреча была очень важна для него. Мой отец тогда не узнал этого человека и только спустя время, повзрослев, понял, что русский, которого они встретили тогда на Елисейский Полях в Париже, был Федор Шаляпин.

В 1939 году мой дед переехал жить в Монако. Так как его хорошим другом был князь Монако Луи, в Hotel de Paris он жил как бесплатный гость.

И они все это попытались забыть. Потому что, как можно было жить, когда у тебя было все, а потом ничего не стало. Нужно все продавать, чтобы платить долг. И даже продав все, долг не был погашен. Дедушка выплачивал «Заем Свободы» до 1938 года.

Михаил Терещенко был одним из лучших финансистов того времени, и друзья помогали ему держаться на плаву в эмиграции. Михаил Иванович стал председателем совета кредиторов банка «Кредит-Анштальт» – одного из самых крупных банков мира. Он был тем, кто в 1938 году смог вывезти из Вены в Монако документы, позволяющие разместить в княжестве все зарубежные активы банка «Кредит-Анштальт». Через несколько часов после прибытия в Монако Михаил Терещенко узнал, что Гитлер принял решение об аншлюсе и беспрепятственно захватил за несколько часов австрийскую столицу. Гитлер так и не смог дотянуться до огромных зарубежных активов «Кредит-Анштальт», а Михаил Терещенко стал создателем первого в истории офшорного банка «Сосьете Континенталь де Жестьон» в Монако. В будущем эти деньги будут вложены в восстановление послевоенной Европы.

После 1945 года Мишеля Терещенко ждала встреча с маленькой частью его прежней жизни в дореволюционной России. К нему в гости в Монако заехал старый друг граф Жан де Люберсак, бережно держа в руках два свернутых холста. Он рассказал, что как офицер, обеспечивающий связь союзников с советскими войсками, в 1943 году посетил Киев. Он также рассказал, что ему даже удалось зайти в дома, которые когда-то принадлежали семье Терещенко. Там он увидел, что некогда роскошные собрания предметов искусства сильно подверглись мародерству, часть была вывезена немцами во время оккупации Киева, а часть просто валялась, как ненужные никому вещи. Полотна были разорваны, некоторые сняты с подрамников. Никто не занимался инвентаризацией киевских собраний, советским властям было необходимо возрождать город, который после войны лежал в руинах. Де Люберсак также рассказал чудесную историю о том, что бомба, попавшая в большой центральный купол собора в Глухове, благодаря крепкому металлическому каркасу взорвалась вверху, разрушив крышу, а сам собор не пострадал.

Также оказалось, что де Люберсак во время посещения одного из домов Терещенко приметил два полотна, которые будут особенно дороги для Михаила и его семьи. Ему удалось второй раз проникнуть в плохо охраняемые, опустевшие дома и похитить картины. Одно из полотен было настолько большим, что пришлось его разрезать, чтобы вынести из дома. После он обвернул холстами каждую ногу и наложил на них гипс. Конечно, Жан де Люберсак не был ранен и ждал эвакуации во Францию. Таким образом ему удалось вывезти две картины из бывшей коллекции Терещенко.

Михаил Иванович не мог понять, какие же два самых ценных полотна его друг де Люберсак смог вывезти из Киева, ведь в коллекции были работы Врубеля, Веласкеса, Беллини, но догадывался, что Жан не смог бы лишить киевлян возможности наслаждаться их работами. Когда де Люберсак развернул эти два холста, Михаил Иванович не смог сдержать слез. Он увидел два портрета кисти художника Николая Кузнецова. Это были портреты его отца и деда, Ивана Николаевича и Николы Артемьевича Терещенко.

P.S. Во время нашей съемки с Мишелем в особняке Федора Терещенко, мы пытались не создавать дискомфортных ситуаций для посетителей. Была лишь одна задача: незаметно снять потомка Терещенко в интерьерах дома. Решив сфотографировать Мишеля возле фамильной иконы, мы вежливо попросили даму, рассматривавшую ее, отойти на пару минут, на что она возразила: «Я заплатила столько же денег, сколько и он, – и, указав на Мишеля, добавила: Я посмотрю и отойду!».

Читайте также: Семья Терещенко. Часть I