Как вы определяете для себя красоту? В интервью художник Виктор Пивоваров однажды сказал так: «Красоту всегда хочется присвоить». А какое у вас к ней отношение?
Мне красота приносит наслаждение. Но в силу моих анархистских убеждений мне ее присваивать не хочется. А вообще, красота – понятие плавающее и нестойкое, ведь красота – в глазах смотрящего, в ушах слушающего и мозгах осмысляющего. Изменчив в своей оценке красоты субъект, изменчивы критерии в норме красоты как объективной, критерии которые диктуют коллективные субъекты или сама ситуация.
Как вы считаете, должен ли художник быть ответственным за то, как его работу интерпретируют зрители? Может ли он каким-то образом предполагать, как его мысли будут восприняты?
Художник/ца не должны нести ответственность за то, как их работу интерпретируют зрители, тем более что зрители – это не однородная масса. Соответственно, каждый зритель/ница в отдельности должен/на быть ответственен/нна за свою интерпретацию. Художник/ца может, конечно, предполагать, как ее/его мысли будут восприняты, хотя речь не совсем о мысли, ведь мысль требует реализации в тексте, посему изображение сопровождает экспликация, чтобы избавить зрителей от интерпретирования. Но когда я произвожу новое изображение, я его проектирую определенным образом, ориентируясь не на искушенных потребителей искусства и любителей экспликаций, а на каждую/ого, кто увидит репродукцию, наклеенную мной на городскую поверхность.
В чем лично вы видите смысл творчества и сверхзадачу художника?
Смысл творчества у каждой и каждого свой, и сверхзадача, если такая имеется, – тоже. В моем случае смысл в том, чтобы монетизировать творчество, не теряя господства над содержанием и формой этого творчества. Моя сверхзадача – достигнуть единства формы и содержания в реализации задуманного, что является достаточно непростым трудом.
Вы однажды сказали в интервью: «Мои работы часто выходят не такими, как я их задумываю». А с чем это связано, как вам кажется?
Наверное, с невозможностью бесконечно работать над каждой из них.
Труд Боба Блэка «Упразднение работы» начинается фразой: «Никто и никогда не должен работать». А как вы эту фразу понимаете? Как бы вы описали свое отношение к труду, к собственному творчеству?
Процитирую Блэка: «Чтобы перестать страдать, надо перестать работать. Это не значит, что мы должны перестать что-либо делать. Это значит, что надо создать новый образ жизни, основанный на игре».
Я разделяю понятия «труд» и «работа». Работу необходимо упразднять, а труд необходимо освобождать. Труд вездесущ, и сложно сказать, какая часть человеческого бытия не опосредована трудом, ведь даже отдых и развлечения в определенном смысле являются трудом. Труд проникает во все отношения нашей жизни, все наши отношения происходят из труда. Однако труд закрепощен капитализмом, государством, а продукт труда отчужден от трудящихся.
Если труд освободить, то освободятся и трудящиеся. Мне повезло, потому что по большому счету мой труд освобожден, я сам его регулирую.
«Фото сделано в Центре визуальной культуры в экспозиции выставки Марины Напрушкиной и Оливера Реслера «Мертвые души»»
Что нужно для того, чтобы стать художником?
Если в классическом понимании, то необходимо, скорее всего, обучение, академический навык – в целом зритель без особого труда отличает художника от любителя. Если мы говорим о современном искусстве, то им может стать каждый и каждая, ведь все, что для этого нужно, – так это провозгласить себя художником или художницей. Как по мне, то все вокруг – современные художники, просто не у всех есть время, условия и покровительство специализированных институтов. Талант – это эзотерическое понятие, которое я отрицаю.
Дэвид Хокни говорил: «Как художник я тщеславен. Я хочу, чтобы публика видела мои работы. Но сам предпочитаю оставаться в тени». А есть ли различия между вами как человеком и вами-художником?
Я – художник как часть моего «я», если вам так угодно, ибо все в своей потенции художники. Порою, конечно, есть расхождения между мною и моими идентичностями, потому как я, увы, не равен себе.
Например, с одной стороны, я совсем не хочу давать вам интервью. Но с другой, я осознаю, что необходимо воспользоваться возможностью сообщить сейчас вашим читателям, что расизм, неонацизм, сексизм и гомофобия – это позор человечества, а патриархат, капитализм, государство и прочее реакционное – враждебны равенству, свободе и революции. Ради этого я усмиряю свое «я» и даю интервью.
Как вы относитесь к тому, что технологии развиваются все быстрее? Например, к тому, что боты уже учатся идеально выполнять задачи, которые раньше выполняли люди, – они уже могут быть психологами, скажем.
Глупо было бы относиться как-либо к технологиям и их развитию вне контекста – это все равно что относиться как-либо к остроте ножа, а не к тому, у кого он в руках: у повара, или – убийцы. Когда технологии в руках у капиталистов и государства, то это ничего хорошего не сулит широким массам трудящихся, что проиллюстрировала промышленная революция: производить продукты стало легче и быстрей, но трудящиеся не стали работать меньше и легче, а вовсе наоборот, и это предчувствовали луддиты.
Вам близок институт кумиров и гуру? В вашей жизни есть такие люди?
Как анархисту мне этот институт не близок, но когда читаю тексты или биографии анархисток и анархистов, то кумиры таки образуются в сознании.
Есть ли что-то, чего вы категорически не терпите в людях?
Расизм, неонацизм, сексизм, гомофобию и другие предрассудки, заставляющие людей дискриминировать друг друга.
Вам присуща самоцензура? Случаются ли моменты, когда вы понимаете, что каких-то конкретных вещей в рамках творчества делать не нужно?
Мне присуща самоцензура.
Вы когда-то говорили о том, что стремитесь к созданию собственной формы в искусстве. Как вам кажется, вы приблизились к этому?
Я весь в разработках, но пока терплю неудачи.
Что является антонимом к слову «творчество»?
Самоцензура.
У вас есть какие-то повторяющиеся сны? Или просто сны, которые важны для вас и о которых вы могли бы рассказать?
Таковые есть, но описать даже отдельно взятый сон мне не представляется возможным, настолько сумбурными и насыщенными они обычно бывают.
Сегодня внимание людей сложно фиксируется на чем-то длиннее рекламного ролика. Вы как художник как-то к этому адаптируетесь, пытаетесь задержать внимание зрителей на работе какими-то особенными приемами?
К сожалению, это так. И именно поэтому я использую изображение, чтобы что-то сказать.
У вас есть жизненная философия, которую вы стараетесь исповедовать? Как она звучит?
Я ориентируюсь на конкретные ценности, которые исходят из анархистской этики. Я нарочно не буду расшифровывать, а рекомендую всем читателям напрямую ознакомиться с «Этикой» Петра Кропоткина. Если же обобщить, то я против властных отношений и подавления, я за практику взаимопомощи и прямого действия.
Что влияет на личность тлетворнее всего?
Капитализм, общество потребления и традиционно влияние таких институций, как государство, церковь и семья.
«Фото сделано в Центре визуальной культуры в экспозиции выставки Марины Напрушкиной и Оливера Реслера «Мертвые души»»