В субботу в стенах Киевской филармонии состоялся симфонический концерт из цикла «Наш современник Бах» под управлением всемирно известного французского дирижера Николаса Краузе.
В этот вечер, под несмолкаемые аплодисменты публики, Киевский симфонический оркестр выступал на бис два раза.
В перерыве между репетициями Юрий Амосов встретился с прибывшим в Киев французским дирижёром и поговорил с ним о профессии, музыке и о чувствах.
Одна из композиций программы концерта была посвящена памяти друга Николаса – украинского оперного певца Василия Слипака.
Музыкальную профессию для себя выбрал не я.
Я начал играть на скрипке, когда мне было три года. Мой отец работал журналистом в Москве, и мы с братом ходили в советский детский сад, где в первый раз взяли в руки музыкальные инструменты. Мой брат играл на фортепьяно, а я на скрипке. Преподаватели увидели во мне способности, и я продолжал заниматься. Когда мне было 15, я решил, что буду в дальнейшем профессиональным музыкантом. В начале, конечно, скрипачом.
Я получил стипендию в музыкальном училище имени Гнесиных. Там я занимался скрипкой по шесть, семь часов в день. Я начал неплохо играть, можно сказать, даже хорошо (смеется). Но я все время чувствовал, что со мной что-то не так. Я ощущал постоянный стресс во время игры. Даже маленький концерт я переносил с огромным волнением. Началась постоянная борьба со мной и скрипкой. Этот процесс способствовал началу депрессии. Музыка — это сто процентов моей жизни, но скрипка начинала слишком осложнять эту жизнь.
Я много играл в разных оркестрах: в Москве, в Варшаве, в Париже. Играл в основном, чтобы заработать деньги.
В девятнадцать лет я поймал себя на мысли, что мне нравится наблюдать за работой дирижёра. Проводить анализ, кто плохой, кто хороший. Я понял: может, это для меня и есть выход. А потом, совершенно случайно, когда я играл в одном маленьком оркестре, дирижёр попросил подменить его на пять минут. Тогда это стало для меня определенным откровением: а если это и есть мой жизненный путь?
Я решил все поменять. Дома меня ждал маленький скандал. Отец был очень недоволен моим новым выбором, он хотел видеть меня скрипачом. Я извинился и сказал, что это моя жизнь и решать тоже мне.
Кстати, в Москве, по причине своего хорошего знания русского языка, я даже успел немного поработать в представительстве французской транснациональной компании LVMH. Там очень хорошие зарплаты (улыбается). Моя работа заключалась в том, что я встречался с владельцами всех самых дорогих баров и ресторанов Москвы и знакомил их с продукцией брендов компании. Меня хватило на четыре месяца. После этого я снова вернулся в музыку, уже в качестве дирижёра.
Когда я стою спиной к залу, я на девяносто девять процентов думаю о музыке и об оркестре. Я не думаю о публике, но я ее чувствую. Я слышу, что в зале что-то происходит. Дирижер во время концерта не может позволить себе слушать оркестр, он всегда должен думать на один шаг вперед. Это как ралли, где ты всегда должен думать, что будет через секунду. Поэтому часто бывает, что люди не понимают, как движения дирижёра не совпадают с ритмом.
Мой взгляд на концерт всегда отличается от взгляда публики.
История всегда решает, кто останется в ней, а кого очень быстро забудут.
Если композитор широко популярен сейчас, это не гарантирует ему места в истории. Когда-то был такой известный композитор Сальери. При жизни он был намного популярнее Моцарта. А сейчас — кто слушает Сальери? Его музыка обыденна, а Моцарт — это Моцарт.
А есть, например, Бах. Мне кажется, гений этого композитора в том, что он связывает разные измерения: это математика, архитектура, поэзия — все внутри его музыки. Если в музыке есть элемент математики, то это универсальный доступ к мозгу зрителя. Это красота, «как идеальный круг». И если у композитора много таких элементов, он точно остаётся в памяти слушателя.
Есть композиторы, у которых много хороших идей, но этого мало.
Когда меня приглашают дирижировать, я всегда стараюсь внести в программу какое-то новое произведение, которое я еще не знаю.
В последнее время мне очень хочется работать с оперой. Сейчас я в основном задействован в симфонических концертах, а опера — это совершенно другой мир. Я бы хотел установить некое равновесие в своей работе между оперой и симфонической музыкой.
Когда-то, во время тура по Бразилии, я попал в один из ночных клубов, где услышал настоящую бразильскую музыку. Она была очень красивой. Это было для меня как открытие параллельного мира. Я думаю, что настоящая современная музыка — это именно популярная музыка, которую пишут современные композиторы, а не классика. Я всегда очень осторожен с ними. У меня много знакомых композиторов, и, конечно, мне не всегда удобно отказывать им. Может, некоторые из них еще не поняли, что история очень быстро меняется, они хотят повторять, что было современным тогда. Остаются такие, как The Beatles.
Если бы я объяснял ребенку, что делает дирижер, то я бы сказал, что он помогает оркестру лучше играть. Если бы это был не ребенок, а кто-то постарше, я бы сказал, что у дирижера есть три задачи. Первая — это что-то предлагать. Дирижёр должен сначала подумать, что хотел сказать композитор, посмотреть на его жизнь, на другие его произведения. Подумать, что можно предложить нового оркестру. Чтобы уже на первой репетиции музыканты поняли: дирижёр работает над произведением.
Второе, и чего не видит публика, — это репетиции. Дирижёр – это как шеф-повар на кухне. На репетиции решаются все трудные задачи. Почему одному пассажу нужно будет уделить полчаса, а другой можно вообще не репетировать. Во время репетиции дирижёр должен вытащить максимум из музыкантов, и это немного менеджмент. Если дирижёр — диктатор, то музыканты будут играть как можно хуже, потому что не играть совсем — нельзя. А если музыканты чувствуют уважение от дирижёра, это им помогает раскрыться. Но и с этим тоже нельзя переусердствовать.
Третье — это то, что во время концерта дирижёр должен быть мотивацией для всех. Это человек, который возьмёт риск на себя, чтобы музыканты чувствовали защиту. Например, в моем стиле есть даже немного хореографии. Так я могу помочь публике понять, что предлагает композитор, не только через уши, а и через глаза.
Я оцениваю результат работы оркестра по двум критериям. Первый — это технический. Было ли это ровно, какой был ритм, интонация. Это база любой работы. Второй — это оставить немного времени и попытаться вспомнить этот концерт через две-три недели — и если он остался в твоей памяти, значит, это было хорошее выступление.
С Василием Слипаком мы не были очень близкими друзьями, но хорошо знали друг друга. Мы часто встречались на вечеринках, ходили вместе пить вино в бары, но я не могу сказать, что он открылся мне полностью. Василий был очень радостный, очень положительный человек. Он всегда был очень элегантным, и я никогда не слышал и не замечал за ним чего-то вульгарного. Из того, что я помню, — Василий в жизни часто вел себя как на оперной сцене. У него всегда был высокий голос, большие паузы, и ты никогда не знал, Василий шутил и играл эту роль или он действительно был правдив в этом. Последние три месяца я чувствовал, что он меняется. Раньше, когда у него были трудные моменты в Париже, он все равно не переставал видеть в жизни радость. Но в последние месяцы я чувствовал, что с ним что-то произошло. Василий не хотел об этом говорить, но это все знали.
Прим. редакции: Василий Слипак – украинский оперный певец, солист Парижской национальной оперы. С лета 2015-го в составе 7-го отдельного батальона ДУК ПС принимал участие в боевых действиях на востоке Украины. 29 июня 2016 года погиб у посёлка Луганское под Донецком при отражении атаки на позиции Вооружённых сил Украины.
Текст: Юрий Амосов
Фотограф: Andrew Grey