Бояться было нечего. Вот она вышла с кухни на балкон и открыла окно. Придвинула табуретку. Встала, схватилась руками за боковые рейки, попробовала коленом подоконную доску на прочность и примерилась, как бы половчей перебросить ногу наружу. Совсем не страшно, словно и нет трех этажей — ну стоят внизу мусорные баки, ну темнеет скамейка у подъезда, обглоданная погодой, без парочки ребер, ну и что.
Компания, сидевшая на кухне, притихла у нее за спиной. Сегодняшний дружок, который ее привел, вынул изо рта электронную сигарету и покашлял, родив чахлое белое облако.
— Слышь, Вика, ты больная? — сказал он. — Мы же не всерьез спорили.
Вика уперлась ногой в подоконник, руками легко подтянула себя в оконный проем, выпрямилась и выглянула наружу. Как всегда в Киеве летом, когда солнце ныряло за крыши, когда темнота поднималась вдоль фасадов, и начинала пропитывать пространство между ними, Вике казалось, что это не сумерки, что это — она слепнет. Пахло подкисшими арбузными корками из мусорных баков, и разогретым асфальтом, и в окно вместе с темнотой сочился воздух, от которого кожа делалась масляной.
Август пришел, но какой-то ненастоящий, как и год тому, и год до него, и семь лет назад. Вика тогда выиграла олимпиаду, перевелась в нормальную столичную школу, и навсегда уехала из Запорожья. В первый год она все ждала запорожского лета — чтобы мостовая обжигала ноги через подошвы сандалий, чтобы выгорали волосы, и лица тоже выгорали от сухого янтарного зноя, и на выгоревших лицах проявлялась мелкая топография, как на снимке, если выкрутить контраст. Так и не дождалась.
В первое лето, перед десятым классом, случилось вот что: родня напутала с квартирой, жить Вике было негде, и ее пристроили на окраине города, в Пуще-Водице, в закрытый профилакторий возле конечной станции трамвая. Это было приземистое здание, с палатами на четверых, с кроватями не по росту, с краской болотного цвета на бугристых стенах и допотопной проводкой поверх стен. На территории, обнесенной невысоким забором, заростал травой теннисный корт и ржавели футбольные ворота.
Заправляли на территории визгливые тетки. Порядок у них был такой: подъем по расписанию, разминка во дворе, какие-то невнятные процедуры, какие-то бессмысленные дежурства, обед из посуды с инвентарными номерами, тихий час — и за территорию не выходить. После обеда всем давали таблетки-капсулы, белые, без маркировки — от них не шел сон, просто голова наливалась мутью.
Вике повезло. Ее подселили в полупустую палату на третьем этаже, к девчушке в очках, та дала ей три последних тома «Гарри Поттера» и научила ныкать капсулы под верхней губой. Потом они стали сбегать во время тихого часа. Очкастая лезла в окно, ловко седлала пожарную лестницу и съезжала вниз, а Вика не хотела пачкать джинсы: она выжидала, пока тетки разойдутся, кралась на первый этаж, и там уже выбиралась наружу через окно туалета. Потом они перелезали через забор, шли в магазинчик, где у них никогда не спрашивали возраст, покупали красное вино в пакетах, самое дешевое, и пили его за трамвайной остановкой.
Там их и накрыли трое местных пацанов. Подошли и сказали:
— Девки, вы чьи?
Пацаны назыли друг друга кличками, словно перегавкивались. Вика отдала им пакет с вином.
— Ребят, нам назад надо, — сказала она.
Старший у них был в пыльных черных джинсах, черной майке и на кепаре.
— Не, — сказал кепарь, — не надо. Пойдете с нами.
Он пошмыгивал и глаза у него были мокрые, как у кролика.
— У нас там таблетки есть, — сказала Вика.
— Че за таблетки? — сказал кепарь.
— Ну, колеса, — сказала Вика. — Мы вам завтра в это время принесем.
— Она завтра принесет, — осклабился кепарь. Потом подумал и сказал Вике: — Ты давай, прямо сейчас пиздюхай за колесами, а эта с нами останется.
Бегать Вика не умела. Когда она примчалась в палату, в боку у нее основательно покалывало. Капсулы они складывали в пакетик и прятали его за батареей. Вика выудила пакетик и тут поняла, что в коридоре ходит тетка, и что привычная дорога отрезана. Так что она полезла в окно на третьем этаже.
Страха не было. Ну а чего тут, собственно, бояться.
Очкастую она спасла, они поклялись, что всегда будут друзьями, потом поссорились, потом помирились, потом закончился август, Вика пошла в десятый класс и переехала к родне.
А через семь лет она оказалась на кухне, в случайной компании, и от скуки поспорила, что спустится вниз по балконам.
Вниз, к подъезду и скамейке она так и не добралась, по крайней мере, не в этот вечер. На кухне этажом ниже сидел парень, голый по пояс, уминая зеленый горошек прямо из банки, и когда Вика приземлилась к нему на балкон, он сразу вызвал полицию. Она ему все рассказала, и про таблетки тоже, и он, конечно, передумал подавать заявление, а потом и вовсе начал ее целовать, но тут явилась полиция, запарковала свой Приус возле мусорных баков, обдавая двор синими и красными сполохами, и они битый час не могли от нее отделаться.
А потом она осталась. Тем более, что у Димы на кухне стояли два ящика красного вина, самого дешевого. Он даже пробовать его не собирался, бутылки хотел опорожнить и понаделать из них светильников. Они подтащили ящики прямо к кровати и пока не выдули оба — никуда не выходили. Заняло это четыре дня. На четвертый день Диме вдруг стало плохо: сначала запястья покрылись красными бугорками, и он расчесал их до крови, а потом вздулось лицо, превратившись в безглазую маску, и Дима только и мог, что через эту маску натужно хрипеть.
Вика отправилась с ним в больницу. Она все не могла понять, что случилось с Димой, и что происходит с ней самой. Вика не была пьяной. После того лета красным вином она никогда не убиралась, сколько ни пила — но сейчас голову ей сильно вело, и телефон она несколько раз выронила, пока набирала номер скорой.
Диме диагностировали отравление и ангионевротический отек, сделали три укола, и когда отечная маска спала, когда вернулись скулы и подбородок, ему разрешили идти домой.
Вика еще напоследок поинтересовалась своими симптомами — у нее внутри все схватывало и тряслись руки. Ей приложили несколько раз холодным пятачком фонендоскопа, а потом объяснили, что с ней случился самый обыкновенный приступ страха, банальная паническая атака, ничего страшного, не надо волноваться, такое у всех бывает.
