Наталья Ворожбит: о режиссерском дебюте — «Плохие дороги», успехе «Поймать Кайдаша» и табуированных темах в украинском кино

Когда смотришь «Плохие дороги», невольно вспоминаешь «Донбасс» Сергея Лозницы...

Это еще одна причина, по которой мне хотелось выпустить свой фильм до «Донбасса». Моя новеллистическая структура была придумана раньше, а теперь «Плохие дороги» сравнивают с этой лентой.

А что вы думаете про это сравнение?

Не люблю его. Притом что мне нравятся и фильм «Донбасс», и режиссер Лозница. Когда смотрела, испытала сильные эмоции. Хотя в целом в кино такой гротеск я не очень воспринимаю, но тут он оправдан. Лозница же, насколько мне известно, работая над фильмом, дальше Харькова не ездил. Он не погружался в ту реальность, не общался с людьми, как общалась с ними я. Он сделал фильм, вдохновившись роликами на YouTube, глядя на этих людей безжалостно и отстраненно. Это совсем другой подход. Не хуже, не лучше – абсолютно другой. У меня же были личные эмоциональные связи, поэтому хотелось сделать человечную историю: чтобы было жалко людей, чтобы мы переживали вместе с ними и чувствовали себя в их шкуре.

В вашей работе сильно ощущается документальная реальность. Какой процент реальных событий в «Плохих дорогах»?

Пятьдесят, не меньше. Для меня документальность – очень важные костыли. И если сочинять (иногда же хочется приврать, когда классно придумалось!), то ложь нужно подкреплять очень правдивыми деталями, которые ты знаешь, видел, слышал. За счет своей достоверности они создадут ощущение, что все в этой истории – правда.

Первые несколько месяцев я ссорилась с Юрой Минзяновым, потому что он везде утверждал: «Наташа ничего не придумала! Это все она увидела на Донбассе и просто записала». Я просила: «Не говорите так! Я придумала очень много». Например, директор школы рассказал мне, как он когда-то пересекал блокпост: пьяный, после соревнований, с ненастоящим калашниковым, без документов. «Но мы договорились, – сказал. – Нас с физруком пропустили. До сих пор не можем поверить». Это все, что я знаю, от чего оттолкнулась. Большую же часть истории додумала, но тоже с учетом своих наблюдений.

Откуда появилась ваша заинтересованность в документальном материале?

Первой пьесой в документальной технике «вербатим», которую я увидела на сцене, были нашумевшие в девяностых «Монологи вагины», созданные на основе откровенных интервью с женщинами про их сексуальные переживания. Тогда это была просто бомба, сейчас текст кажется устаревшим. Еще несколько пьес написали мои коллеги – в частности, «Борьбу молдаван за картонную коробку», поставленную в Theatre.doc: на каком-то рынке один молдаванин действительно убил другого за то, что тот украл коробку, в которой они жили.

Мы все тогда пытались собирать интервью и на их основе делать спектакли. Оттуда и мое увлечение документальным театром. Но когда ты начинаешь создавать художественные тексты, этот опыт тебе сильно помогает. Ты пишешь уже лучше, достовернее и зависишь от реальных деталей. Ты учишься слышать, как разговаривают люди, – а говорят они неправильно, косноязычно, интереснее, чем ты бы придумал, – и теперь не можешь писать как раньше. То была необходимая прививка.

Большинство проблем, за которые вы беретесь, – сверх-актуальны. Даже «Поймать Кайдаша». Какой круг тем вас интересует и как вы их находите?

Я обращаюсь к темам, от которых мне некомфортно, которые меня волнуют и не отпускают. Я уже не могу писать на заказ. И так было потрачено много времени. Этот опыт тоже необходим, но сейчас хочется делать только то, что будет неслучайным. Может не получиться, может не быть воспринято, но точно будет неслучайным для меня.

В чем, по-вашему, секрет успеха сериала «Поймать Кайдаша»?

Во-первых, я делала его с любовью и мне было интересно над ним работать. Во-вторых, я исследовала ментальные проблемы свои и своих родных. Мы живем в одной стране, одной жизнью, и мои сопереживания созвучны большинству украинцев. Не всегда сериалы пишут так, и люди, которые их создают, не всегда подходят к этому с отношением вроде: «Сейчас я напишу то, что меня по-настоящему волнует, и героями будут моя тетя, мама...» Не знаю таких на телевидении. Исследование собственных травм – это привычная вещь разве что в кино. Хорошо, что я была шоураннером и контролировала процесс. Все могло выглядеть иначе: другие актеры и декорации, действие происходило бы в нарядных павильонах с красивыми чашками и сервизами.

Вы достоверно показали говор украинского села. Я помню реакцию на ленту «Припутні», которая многих шокировала речью героев. Суржик так и остался табу? Какие еще существуют «запреты» в украинском кино?

У Аркаши Непиталюка (автора фильма «Припутні». – Прим. автора) не было табу. Никто не запрещает использовать суржик. Тут кино отстало от театра, который уже давно использует все особенности языка, потому что это всегда идет на пользу персонажу, истории. Когда люди общаются так же, как в реальной жизни, это придает объем. Кроме плюсов, я здесь ничего не вижу. Тот, кто использовал суржик, посмотрит фильм и продолжит на нем говорить. Я не верю, что тот, кто владеет литературной речью, сразу решит: «Ага, так тоже можно! Я всю жизнь держался и говорил правильно, но теперь буду общаться на суржике».

У нас, украинцев, развита самоцензура, мы часто себя в чем- то останавливаем и что-то себе запрещаем. Вот сейчас я пишу для СТБ сериал про женщин 40+. Рабочее название – «Страхи и неврозы». Хочется, чтобы он был острым, чтобы там затрагивались темы, которые волнуют женщин. Но редакторы мне говорят: «С вопросами чайлдфри, онкологии, феминизма надо быть осторожнее». И еще ряд тем не проходят цензуру, но, на мой взгляд, это как раз те вещи, про которые стоит говорить.

А в чем вы себя останавливаете и что себе запрещаете?

Я избегаю трагических историй с детьми и самоубийств своих героев. Слаба я. Конечно, мне хочется быть смелее, честнее. Даже когда пишу про Донбасс или о самой себе, нуж- но заходить еще дальше. Но все равно чего-то боюсь и что-то меня останавливает. Мешает ответственность перед зрителем. Хотя в некоторых вопросах я продвинулась довольно далеко и обратно уже не повернешь – только вперед, на запретные территории, иначе будешь чувствовать, что проиграл.

Какое отношение к женщинам-режиссерам в Украине? Как, например, вас восприняла команда?

До опыта съемки кино меня часто спрашивали, чувствую ли я какое-то давление. Я всегда отвечала отрицательно. Мне, наоборот, помогает то, что я женщина. Почему? Сценарист – это всегда второй человек. Тебя будут любить и хвалить, тебе рады, потому что ты все равно не конкурент главному лицу на площадке – режиссеру. Но, осваивая эту профессию, я впервые почувствовала, что неприятие действительно есть, причем не на съемочной площадке. Я замечаю некоторую ревность в профессиональной режиссерской среде: мол, кто я такая – выскочка? Режиссеры – это в основном мужчины. Они по 10–20 лет добиваются успеха, а тут, значит, пришла я и сняла свой фильм. Но в этом году три украинские женщины-режиссе- ра получили призы на престижных фестивалях, поэтому я надеюсь, что подобное отношение останется в прошлом.

Мне показалось, что сценарист и по деньгам тоже второй человек.

Нет, как сценарист я зарабатываю больше, чем как режис- сер. Да, в Украине сценаристам платят мало, но, поскольку я давно в профессии, за «мало» уже не работаю. А как режиссер я еще никто и не могу себе такого позволить. В целом сценаристы часто зарабатывают больше, чем режиссеры, хотя бы потому, что могут больше написать.

Вам понравилось режиссировать?

Я получаю удовольствие, когда контролирую процесс и принимаю решения. С одной стороны, страшно, а с другой – нравится возможность сделать то, что хочешь. От сценариста ничего не зависит, он страдает от этого. И вот ты наконец-то можешь влиять на ход событий! Я это не сразу осознала. Первое время то к оператору, то к продюсеру подходила: «А как вы думаете? А вы?» Но каждый раз они пытались отстраниться. Тогда-то я и поняла, что режиссер – это тот человек, который сам решает, как все должно происходить. Это кайф!

Как вам кажется, ваш дебют удался?

Как дебют, думаю, да.

А как фильм?

Не знаю. Пусть это решает время и зрители. Мне сложно го- ворить про себя объективно. Конечно, многое можно было бы сделать намного лучше. Но на первого «ребенка», снятого в такие сжатые сроки, мне грех жаловаться, а работа над ошибками, надеюсь, будет сделана во втором проекте. Вообще считается, что второй фильм – самый сложный. Вроде бы уже есть опыт, но все равно страшно: ты понимаешь, что может не получиться, а хочется, чтобы по сравнению с предыдущим фильм вышел лучше. Поэтому очень часто режиссеры тормозят после своей первой картины. Я же не хотела делать больших перерывов, чтобы не думать об этом долго.

Как «Плохие дороги» приняли на кинофестивале в Венеции?

Мне кажется, что хорошо. Люди, которые посещают такие кинофестивали, приходят за сильными эмоциями, они хотят получить новый, зачастую шокирующий опыт. И в моем случае они его получили. Некоторые экзальтированные зрители говорили мне: «Боже, очень круто!» А я была в панике – впервые ведь на кинофестивале, – поэтому не могу сказать, что адекватно воспринимала зрительскую реакцию. Я вообще не хотела смотреть фильм, потому что видела его много раз. Но мне сказали, что я должна находиться в зале, поскольку будут задавать вопросы. Я сидела и мучилась. Потом я смотрела фильмы всей своей программы, и мне казалось, что каждый из них лучше моего, хотя программерам наша картина понра- вилась – они говорили, что это их любимый фильм.

Как вы относитесь к критике?

Болезненно, как и все нормальные люди. Но при этом я очень хорошо понимаю, что всем все нравиться не может. Например, на «Кайдаша» было такое количество позитивных отзывов, что, увидев несколько негативных, я с облегчением вздохнула. Тегают тебя только те, кому понравилось, поэтому критика, как правило, не попадается на глаза. Но она обязательно должна быть, чтобы мы не расслаблялись и росли.

Фильм Натальи Ворожбит «Плохие дороги» выходит в украинском прокате с 1 апреля.

Стилист: Татьяна Одегова

Прическa и макияж: Юлия Кузьменко 

Продюсер: Диана Мельникова 

Читайте также: Колонка режиссёра Антонио Лукича: Мягкий знак