Я прошел через самые мрачные стороны Харькова. Например, первые дискотеки. Ни одна не обходилась без драки: спортсмены специально тренировались, чтобы поколотить кого-то на дискотеке, пока девочки танцуют в кругу, положив сумочки в центр – чтоб не украли. Потом были наркотики – с ними я, к счастью, быстро завязал. Это был один из самых печальных периодов в моей жизни. Но очень интересный.
Недавно скачал себе всю дискографию Муслима Магомаева. Оказалось, что он ничем не хуже, чем Джим Моррисон. Просто совсем другой.
Западная музыка сильна подачей, харизмой, мелодикой, но поэзия для них второстепенна. В нашей культуре она намного сильнее. Для нашего слушателя тексты всегда были важнее.
Мне кажется, сейчас такое время, когда люди не хотят нового, революционного, совершенно свежего. Они хотят упрощений.
Когда я на полтора года ушел из лицея искусств в обычную школу, мне было там не очень комфортно. Я не со всеми находил общий язык, было сложно общаться с ребятами. Так что я спасался пением. Пел на переменах, пел, когда прогуливал, постоянно что-то мурлыкал тихонько себе под нос.
Нужно относиться ко всему, как к игре. Ты просто пробуешь. И смотришь, что получается.
Медитацию можно сравнить с большой любовью, или с созерцанием красоты природы, или состоянием абсолютной легкости, когда никого и ничего не нужно, все на своих местах. Но как бы я это не описывал и что бы ни говорил, это все равно не будет тем, что услышишь именно ты.
Категоричность – это очень опасно. Все можно опровергнуть, а абсолютную истину все равно не выразить словами.
Есть открытые люди, те, кто стирает все границы. Они интересуются всеми культурами, для них нет рамок, они по-настоящему чувствуют душой. Я очень хотел бы сам быть таким человеком. Но мне посчастливилось, где бы я ни находился, таких людей встречать.
Сейчас у меня такой период, когда я четко понимаю, что я могу делать. Я не ставлю себя ни выше кого-то, ни ниже кого-то. Просто понимаю, что делаю свое дело, как могу. И все.
Я очень много раз пересматривал фильм «Лабиринт Фавна» Гильермо дель Торо. На мой взгляд, это великолепная недетская сказка. Я мечтаю посмотреть его со своей дочерью, когда она подрастет. Но пока еще рановато.
Свой первый гонорар я получил в двенадцать лет. Тогда мы ездили с хором в Германию. Я купил себе магнитофон, плеер и хромовые кассеты BASF. Кстати, этот магнитофон еще работает.
Мне очень близка тематика запредельности и волшебства. Но при этом для меня сказка – просто выход за рамки привычного. Это не значит, что она не может произойти в реальности.
Я верю в то, что есть такое, чего мы даже представить себе не можем. Нет, наоборот: все, что мы можем себе представить, есть.
Сейчас я снова открыл для себя Егора Летова, посмотрел фильм о нем и, сказать честно, вдохновлен его личностью. Он – один из самых оригинальных, честных, глубоких, очень философских и, при этом, простых музыкантов. Он не похож ни на кого. Это наш Курт Кобейн.
Профессионального музыканта внешне очень сложно отличить от менеджера среднего звена.
Волшебство всегда рядом, но, если человек в него не верит, то никогда не заметит. Хотя, может, я слишком романтично настроен в свои тридцать шесть лет. Впрочем, вообще-то я плотно стою на ногах и стараюсь трезво смотреть на мир. Но это же не должно исключать волшебства?
Когда мне было шесть, я выходил по вечерам во дворик и пел бабушкам. Например, песни Патрисии Каас. Правда, французский язык я не знал, поэтому приходилось его имитировать.
Я уверен, что Терри Гиллиам смотрел фильмы Георгия Данелии и потом снимал свою “Бразилию». Честное слово, запросто такое могло быть. Ладно, не буду говорить, что уверен, но это могло произойти.
Иногда в грубости и неумении есть большая оригинальность и красота. Мы же слушаем Тома Уэйтса, правильно? И нам совсем не хочется, чтобы он пел как Лучано Паваротти.
Мне очень не хватало присутствия отца, его авторитета и советов. Но в восемнадцать лет мне полностью заменил его буддистский учитель. Он дал мне возможность практиковать медитацию. Как оказалось, для меня это самый подходящий путь.
Главная польза от человека – это польза, которую он может принести окружающим. И вот это и есть духовность.
Можно написать о любви тысячи стихотворений, можно чувствовать и переживать ее. Нельзя лишь выразить любовь. Она не имеет границ.
Полного понимания вещей я пока не достиг. Если бы достиг, мне кажется, вообще всегда молчал бы.
Иногда я не могу контролировать свои эмоции, и они затмевают реальность. Я придирчив, порой горд, порой брезглив. Борюсь со всем этим, но все равно есть вещи, которые мне сложно принять. И так получается, что именно в них жизнь меня постоянно и окунает. Что, конечно, хорошо.
Путь человека заключается в том, что он должен преодолевать свои недостатки и превращать их в достоинства.
Я хотел бы верить в то, что есть отношения, которые могут длиться всю жизнь и не исчерпать себя. Но я пока такого не видел, и в моей жизни так пока ни разу не происходило. Но, клянусь, очень хотел бы верить.
Я – очень свободолюбивый человек. Порой мне нужно несколько часов побыть одному или просто уйти. Часто людей такое поведение приводит в шок, не все готовы его принимать.
Страсть, секс – это всего лишь аспекты. Они важны, но не первостепенны. Главное – это направление. Если оно у людей общее, то они могут идти вместе очень долго. Может, целую жизнь, может – десять жизней.
Конечно, всем не угодишь. Но я и не ставлю перед собой такой задачи.
Я сам могу легко раскритиковать свое творчество в пух и прах. Но какой в этом смысл? Это ведь тот же эгоизм, просто с другой стороны.
Каждый день я изо всех сил стараюсь научиться жить моментом, жить настоящим. Да, порой все равно заглядываю в прошлое и думаю, мол, вот бы я тогда поступил не так, а как-то по-другому. Но это же ужасно глупо.
Когда человек считает себя «самым» — неважно, хорошим или плохим – это уже проблема.
Период, когда я обольщал девочек и перебарщивал с этим, у меня, слава богу, прошел. Сейчас я стал куда спокойнее.
Иногда, чтобы человек быстрее развивался, его стоит напугать. Иногда стоит наорать на него – не от злости и любви к насилию, но из сострадания. Это и есть мудрость, и она может проявляться в любой форме.
Люди, ослепленные идеей, могут натворить очень много страшных вещей. Поэтому я предпочитаю наблюдать, и изо всех сил стараюсь сохранить за собой позицию наблюдателя.
Мы с дочерью поем вместе песни о том, что видим, и очень часто импровизируем. Порой из этого материала даже можно что-то собрать, так что я его записываю. Мы любим погулять, попеть, поболтать о каких-то вечных штуках.
Как-то раз дочь спросила у меня: «Папа, а почему мы все умрем?». Вообще-то это строчка из моей песни, но я тогда здорово удивился. Пришлось как-то выкручиваться. Я даже не помню уже, что ответил.
Реальность вообще довольно жестока к романтикам.
Я так и не научился играть на гитаре. Сейчас я больше занят продюсерскими вопросами и коммуникациями с людьми. Пока что в этой роли чувствую себя как гость – хочется поскорее назад, писать и гулять. Но это нормально – я все сделаю и потом вернусь к творчеству. К счастью, переключаться я умею хорошо.
