Ни в коем случае нельзя ронять дирижерскую палочку и партитуру. А если уж вас угораздило, нужно сесть на них сверху. Поэтому меня иногда можно застать сидящим на полу. А откуда такая примета – непонятно.
Свою первую палочку я сделал сам. Тогда мне было около двенадцати лет. В те времена, времена махрового Советского союза, они стоили по тридцать копеек. Мне, к сожалению, купить ее не удалось. Пришлось делать самому, из дерева, прямо в лесу.
Дирижеров учат так: ты приходишь к профессору, и, пока пианист играет, стоишь и дирижируешь, представляя перед собой хор и оркестр. А профессор тебе говорит – ты, мол, забыл дать вступление сопрано, или ты дирижируешь громко, а нужно тише.
Если я вижу дирижера, который занимается «театром одного актера» и позирует на публику, я с большой вероятностью могу предположить, что его работа меня не впечатлит. Впрочем, если дирижер слишком «сухой», у него нет мимики и эмоций, это тоже странно. Музыка должна давать эмоциональную информацию. Если ты будешь стоять перед оркестром, как мертвый, так он и будет играть. Ты не возбудишь ни музыкантов, ни публику.
Были в моей жизни периоды, когда я хотел быть пианистом. Когда тебе десять лет, ты не мечтаешь о карьере дирижера, это кажется слишком утопичным.
Когда-то «молодой дирижер» было для меня комплиментом, потому что дирижеры должны быть старыми и с животами, видимо. Но сейчас я уже явно выхожу из стадии «молодого дирижера». Хотя, как говорил мой профессор, дирижировать сложно только первые тридцать лет. Потом становится проще. И, конечно, с этой точки зрения я еще очень даже молодой.
Для своего первого концерта я взял очень трудную программу. Мы играли «Просветленную ночь» Шёнберга для струнного оркестра, траурную музыку Хиндемита для альта с оркестром и концерт для камерного оркестра «Дамбартон-окс» Стравинского. Когда мой профессор услышал программу, сказал, что запретит мне ее, пока не услышит лично, как она у меня получается. Ты, мол, меня опозоришь. Он пришел на репетицию, послушал и дай добро.
За границей хорошо воспринимают украинскую классическую музыку, но ее воспринимают через призму меня. Поэтому я предлагаю наших композиторов в программу только в тех местах, где меня уже знают. И знают неплохо.
Я чувствую необходимость представлять Украину за границей. Это еще и здоровый эгоизм – а кто же я тогда сам такой, что я своим присутствием особенного привношу в оркестр, почему я, а не какой-нибудь француз или британец?
Удачный оркестр – тот, где есть хороший дирижер, который в силах вести его за собой. Это – самый правильный баланс.
Есть оркестры, которые не смотрят на дирижера вообще. Они играют, а он перед ними просто будто кукла. Концертмейстеры работают между собой, играют по смычкам. И это печально, мне всегда жаль таких дирижеров. Их проблема в том, что они не смогли убедить музыкантов. Но концерт должен состояться все равно.
Можете поставить мне запись, и я вам точно скажу, играет ли оркестр сам или кто-то им руководит.
Последние годы я очень много и плотно занимался Прокофьевым, записал все его симфонии. Он, как мы знаем, родился в Донбассе, написал там очень много произведений, и я очень им проникся.
Человек совсем не должен быть высоко эрудированным или большим интеллектуалом для того, чтобы понимать классическую музыку. Конечно, здорово, когда он идет по этому пути. Но это вовсе не обязательно.
В Англии порой храпят в концертном зале, вот у меня однажды на концерте стоял храп. Так что я начал брать более быстрый темп, показывал оркестру играть громче и живее. Нужно было немедленно его заглушить.
Молодых музыкантов можно повести за собой по любому пути. И они идут, они бросаются туда. У них нет ограничителей. Они будут пробовать и делать все возможное. А в профессиональном оркестре сейчас даже нельзя сказать: «Играйте так», нужно говорить «А нельзя ли попробовать так сыграть?» И на тебя все равно смотрят с большим недоверием. Чтобы увлечь их, нужно прибегать к экстраординарным методам.
Бывает такое, что концерт начинается и идет медленно, неохотно, вальяжно. Но у меня такие редко бывают. Я не могу такое переносить. Концерт должен вибрировать, все должно жить, каждая секунда должна быть осмысленной. Когда оркестр чувствует, что музыка лепится на ходу, появляются какие-то спонтанные моменты, то они идут за мной, а я – за ними.
Любой успешный концерт – это всегда немного импровизация.
Когда я вижу, что люди начинают в своем комфорте засыпать, мне хочется все вывернуть наизнанку. И они пойдут за мной, у них нет другого выхода. Их единственный ориентир – это я. Я могу менять на ходу темп, силу и окраску звучания, фразировку. На самом деле, я не люблю этого делать, если оркестр играет с удовольствием. Но иногда приходится все ломать.
Музыкальные инструменты влияют на характеры людей в оркестре. Человек столько времени проводит наедине с инструментом, что его специфика не может не наложить свой отпечаток.
Если во Франции оркестр не любит дирижера, они специально будут играть плохо, как студенты. Они очень капризны. И очень защищены – из оркестра невозможно никого уволить. Поэтому они могут делать практически все, что хотят.
Я ввел в спектакль «Наталка Полтавка» Лысенко три бандуры постоянным фоном. В оригинале их там нет. Они не переставали играть – где-то больше, где-то меньше, а где-то вообще снимали оркестр, и было слышно только это трио.
Случаются ситуации, когда я дирижирую, то есть, казалось бы, веду, но все же следую за оркестром. Они играют, а я – с ними. Ведь музыканты тоже хотят высказываться, предлагать свои мысли. И это бывает невероятно интересно. Настолько, что я сознательно ухожу на второй план и говорю им – пожалуйста, вперед, давайте.
У меня была ситуация, когда концерт прошел хорошо, музыканты играли хорошо и следовали за мной, но решили между собой, что они должны показать, что им не нравится. Тогда меня пригласили в Берлин, в комическую оперу, куда недавно назначили нового директора. А он, в свою очередь, хотел назначить меня главным дирижером, но не включил оркестр в процесс принятия этого решения. И музыканты решили показать, кто тут главный на самом деле. Конечно, было неприятно. Ведь я очень старался.
У дирижеров есть опасность быть слишком увлеченным властью, которую им дает профессия. Есть риск видеть все через призму того, что именно ты – главный, ты руководишь процессом. Многие дирижеры так и заканчивали, считая, что они лучшие и их нужно слушаться. Конечно, руководить – приятное чувство. Но нужно помнить, что ты обычный человек, просто со своей функцией. И ты можешь ее просто исполнять – хорошо или плохо.
