Не так давно первое в Украине частное учебное заведение европейского формата Music Arts Academy запустило новый проект под названием Music Arts Talk. Суть его проста: это начинание призвано развивать культуру в Украине посредством выступлений наших музыкантов, известных по всему миру. Эти люди – уже состоявшиеся деятели искусства, чьи имена, к сожалению, пока что чаще можно встретить на европейских афишах, а не на украинских.
Участником первой публичной встречи в рамках Music Arts Talk стал скрипач Валерий Соколов: харьковчанин, чья музыкальная карьера с 17 лет развивалась вне Украины. Валерий играет на скрипке знаменитого Антонио Страдивари, часто гастролирует с европейскими, азиатскими и американскими симфоническими оркестрами, но также каждый сезон Соколов выступает и с ведущими украинскими коллективами.
Ведущей беседы выступила Анна Ставиченко, музыкальный критик и автор цикла интервью с украинскими музыкантами.
Первый вопрос – об Украине, о сезоне, насыщенном украинскими концертами, которые вы проводите в Киеве, в Национальной филармонии. Что побуждает вас находить время в своем плотном графике для выступлений на родине?
Это очень хороший вопрос. Любое музыкальное присутствие в Украине для меня сейчас связано с коллективом «Киевские солисты». Для меня это, прежде всего, история: я учился играть у Сергея Евдокимова, ученика Богодара Антоновича Которовича - уважаемого, любимого нами всеми маэстро, скрипки №1 Украины советского времени. Это был действительно выдающийся виртуоз, очень большой человек, воспитавший целую плеяду учеников, к одному из которых я и попал на обучение. Поэтому для меня концерты в Украине – это продолжение истории, продолжение традиции и просто моя попытка привносить что-то хорошее и ценное в музыкальную жизнь и оркестра, и Киева.
Вы уже несколько лет подряд приезжаете в Харьков и даете мастер-классы для учеников харьковской десятилетки, а сегодня вы будете заниматься с учениками Music Arts Academy. Когда вы почувствовали эту потребность заниматься педагогической и просветительской деятельностью? Почему это для вас так важно?
И вновь благодарю за такой вопрос. Эту потребность я впервые почувствовал благодаря нескольким педагогам, достаточно серьезным, именитым, которые впечатлили меня своей работой. Но особую необходимость и самому начать заниматься этой деятельностью я ощутил после уроков с великим скрипачом нашего времени – Гидоном Кремером. Именно из-за его занятий и далеко не самых лестных отзывов в свой адрес я почувствовал надобность в развитии. Вот и старт мастер-классов – это моя попытка развиваться дальше. Во время фестивалей в Харькове я всегда старался пригласить туда именитого педагога, и один раз получилось: я привез из Англии моего педагога Наталью Боярскую, она бесплатно позанималась с детьми из харьковской десятилетки (Харьковская средняя специализированная школа-интернат для одарённых детей – ред.). Но с детьми нужно работать аккуратно, потому что дети – это специфическая методика, это школа.
Думаете ли заниматься этим на постоянной основе?
Конечно. Нет такого музыканта на Западе, который бы этого не хотел. Потому что педагогическая деятельность в первую очередь предполагает постоянство: концертная жизнь не всегда стабильна, и занимаясь только этим трудно строить чёткие планы на жизнь. Поэтому, конечно, профессорская позиция и доцентура – это желанная цель для многих западных музыкантов. Сейчас, например, я ежегодно провожу мастер-класс в городе Шаффхаузене в Швейцарии.
Вам выпала возможность поучиться и в харьковской десятилетке, и во многих ведущих учебных заведениях Западной Европы. Скажите, есть ли принципиальная разница в подходах к скрипичному образованию между нами и Западом?
Все самые выдающиеся представители скрипичного образования в момент перестройки переехали на Запад. И, разумеется, многие наши студенты действительно мечтали уехать за границу к именитым профессорам. Но сейчас мир становится совершенно другим из-за контактов, из-за перелетов, из-за Интернета, то есть прежней полярности уже нет. Что касается меня лично, я неимоверно благодарен за то, что я вовремя почувствовал воздух такого невероятно культурного места, как Лондон. Это что-то потрясающее! Помню первый концерт, который я посетил в Лондоне: в Барбикан Холле давали Шостаковича, играл Максим Венгеров, и для меня это была просто шоковая терапия. Тотальная. Потом я узнал, что бывает скрипка не только академическая, я познакомился с великой цыганской скрипкой, с джазовой скрипкой...
Потом началось системное образование в школе Менухина: это учреждение, где училось всего 58 человек. Школа существует уже 60 лет, обучение в ней невероятно дорогое, но тогда давали стипендии. Потом был колледж, консерватория – это совсем не такой эксклюзив, но это общее, хорошее образование. Но я всегда стремился в Германию, потому что я понимал: в Германии очень высокий струнный уровень. Еще в консерваторские времена мне дороже и приятнее было пообщаться с музыкантами в Ганновере, чем сидеть на каких-то идиотских, ненужных лекциях.
Позже в моей жизни появились два уникальных заведения – это Кронбергская академия, где я познакомился с Анной Чумаченко, потрясающим скрипичным педагогом, и Венская консерватория, где я учился у Бориса Исааковича Кушнира. Я считаю, это величайший преподаватель нашего времени – у него есть и система, и настоящая дисциплина. Я всегда буду ему благодарен за то, что он сделал со мной за последние 3-4 года.
Вы затронули вопрос меняющегося мира. Известно, что музыкальное искусство на Западе – это мощная индустрия с огромными бюджетами, с налаженным взаимодействием между музыкантом и агентом, концертными залами, лейблами. Понятно, что в этом много плюсов. А в чем минус такой коммерциализации творческого процесса?
Я обитаю в среде людей, которые явственно представлены в этом бизнесе, вплоть до соседства. Например, я дружу с одной парой: она – скрипачка, муж – выдающийся гобоист, и я вижу ежедневно, как это все делается, какими способами. Лично мне куда приятнее и интереснее заниматься музыкой в кругу, где еще существует какое-то душевное начало. Мне нравится музицировать с оркестром «Киевские солисты», потому что они еще не везде были и не все видели, мне хочется удивлять. Топовые артисты на Западе – это действительно индустрия, и в ней есть правила, которые иногда переносятся на и исполнение. Я принимаю эти правила, но душой ощущаю: это другой мир, другие законы и другой процесс.
Известно, что музыкальная культура невозможна без института меценатства. Расскажите, пожалуйста, как вы сталкиваетесь с этим явлением и есть ли в вашей биографии примеры, когда негосударственное финансирование делает возможными культурные проекты?
Я невероятно наивный человек. С институтом меценатства я сталкиваюсь напрямую: лоб в лоб. Знаете как? Я всегда беру на себя все, вот и все проекты в Украине я делал сам. На Западе я, конечно, занимаюсь, как и все мы, серьезной финансовой деятельностью, и я очень хотел бы, чтобы это было развито и в нашей стране. Но я считаю, что надо сначала что-то предоставить, предложить меценатам какой-то продукт, а уже потом просить о поддержке. Поэтому мы занимаемся созданием этого самого продукта, занимаемся развитием музыки и делаем все, что в наших силах.
Разумеется, нам с оркестром «Киевские солисты» хотелось бы завести круг друзей, не только меценатов: мы не хотим каких-то сумасшедших денег, но было бы здорово просто иметь поддержку. Как стену, знаете, каменную стену, на которую можно опереться. Пока я стараюсь делать это своими силами – кажется, неплохо получается. Но я буду невероятно рад, если «Киевские солисты» и другие серьезные проекты будут услышаны. Я всегда на это надеюсь. Правда, надеюсь молча, потому что не люблю давать интервью (смеется).
Вы играете на легендарном инструменте – скрипке Страдивари, которая предоставлена вам на время. А какие инструменты есть в вашей личной коллекции? На чем вы будете играть после Страдивари?
Мне пока только 30 лет, поэтому я еще не успел заработать на инструмент работы Гваданини, Гварнери или Бергонци. И могу вам открыть секрет – вряд ли успею: минимальная цена такой скрипки составляет 2-3 миллиона долларов. То есть мне надо или поменять профессию, или уехать с Запада, перестать платить налоги, поселиться где-нибудь в Харьковской области и копить-копить-копить.
Я не избалован скрипками, это мой третий инструмент. Первый инструмент мне купили родители, это была замечательная скрипка Подгорного, которая прекрасно звучит. Затем были инструменты местных мастеров, потом близкий друг дал мне в пользование инструмент Жан-Батиста Вийома, который раньше славился как человек, который копировал Страдивари, но делал это настолько искусно, что и сам стал великим мастером. А потом в руки попала эта скрипка. Я долго боялся к ней прикасаться, но потом подумал: «Ладно, мне же могут больше никогда ничего подобного не предложить». Но у меня были причины опасаться: я слышал, как металлически могут звучать скрипки, когда попадают не в те руки, когда не та школа, как может сомнительно звучать инструмент на больших сценах. А у меня в то время как раз начинался период, когда надо было давать большие концерты: конечно, я волновался. Но прошло уже 10 лет, и я, разумеется, привык.
Вы упомянули свой первый взрослый инструмент. Покупка взрослой скрипки – это проблема для юного музыканта в Украине, да и во всем мире. Есть замечательный пример Анне-Софи Муттер, основавшей фонд, который занимается тем, что помогает юным скрипачам с покупкой взрослого инструмента. Мечтаете ли вы о собственном фонде, который бы помогал украинским скрипачам таким образом?
Я, в отличие от Анне-Софи Муттер, Владимира Теодоровича Спивакова и вообще людей такого ранга, не хочу заниматься внешним просветительством. Я не мечтаю об этом, вот честно. Я немного глубже разбираюсь в личности Анне-Софи Муттер и в ее творческой деятельности. Это выдающийся музыкант, но и невероятный монополист в плане карьеры, и поэтому, имея самый большой на сегодняшний день гонорар в мире классической музыки – за вечер она получает порядка 80-ти тысяч евро – она может позволить себе и открыть фонд, и спонсировать галерею современного искусства. А какое количество музыкантов, которые никогда не видели и 800 евро за свой концерт? Поэтому мне помощь такого рода неинтересна. Сейчас другой мир, это уже не круто.
А что круто?
Круто заниматься искусством, круто быть в чем-то замешанным, круто чувствовать энергетику, круто интересоваться, понимать, развивать свое, вкладывать силы и энергию. Мы вкладываем массу энергии в то, чтобы это все просто задышало и заработало. Знаете, изначально хочется успевать везде, но сейчас я просто успокоился. Мне нравится то, чем я занимаюсь, и этого мне достаточно.
Основа вашего сольного репертуара – это «стандартный скрипичный набор»: Сибелиус, Бетховен. Но в то же время в своих альбомах, в своих ансамблевых выступлениях вы играете и музыку XX-XXI веков. Чем вам интересен этот пласт? Что вы находите для себя в послевоенной музыке?
Меня вообще очень интересует время между двумя мировыми войнами как время невероятного прогресса и время, невероятно современное лично для меня. Я не знаю, почему так получается, но когда я вхожу в музей, на выставку того времени или в здание, построенное в те годы, я ощущаю невероятную с ним близость. Музыка Прокофьева, Стравинского, Шульгофа и массы других композиторов этого времени мне очень близка. Может, это потому, что традиция игры у меня исходит из Менухинской школы игры. Менухин – ученик Джордже Энеску, он представитель не немецкой или французской школы, а, скажем так, балканской. А в остальном я стандартный музыкант, у меня стандартный репертуар.
Вы специально идете по этому пути?
Во-первых, это авторские права – не все хотят их выплачивать. Во-вторых, приведу свежий пример: вот хотели мы на киевском концерте исполнить Хартмана, но не получилось. Почему? Просто все хотят Бетховена. Его очень любят, эта музыка всем знакома и понятна. Что касается современной музыки, нужно понимать, что современная музыка на Западе и у таких личностей, как та же Муттер – это часть карьеры, то есть там обязательна связь с композитором, с только что написанным произведением, с его заказом. А это может стоить диких денег, то есть эти люди инвестируют в свою карьеру. Например, у меня была уникальная возможность сыграть концерт Пендерецкого с самим Пендерецким, но у меня ее украл мой более именитый коллега, за что ему спасибо. Я ему еще отплачу. Когда ты уже имеешь имя, композиторы сами к тебе приходят. Для них это их тоже карьера. Но… мы же не все Муттер, правильно?
Может, это и хорошо?
Конечно, просто к Муттер выстраивается очередь из композиторов. Все они говорят: «Софи, фрау, фрау Муттер, пожалуйста, сыграйте этот концерт». Она выбирает лучшее и играет.
Исходя из ваших наблюдений, что собой представляет современная публика? Кто составляет основной ее процент?
Сложно ответить. Мне кажется, это обеспеченные, уже зрелого возраста люди, но иногда есть и молодежь. Но это интересный вопрос, на Западе его часто задают. Есть такая знаменитая история про скрипача Давида Ойстраха, которого во время концерта в Америке советские организаторы заставили считать стулья в зале. Там был большой проигрыш, и ему сказали: «Стой и считай места, чтобы американский менеджер не обдурил». И это не шутка! Концерт идет, а он себе считает. Я делаю примерно то же самое. Но на самом деле для меня это не особо важно. Главное – атмосфера в оркестре и в зале.
Над съемкой работали:
фото: Ярослав Бугаев
Стиль: Евгения Скварская
Прическа: Татьяна Калиниченко