Кристина Кениг – женщина—вихрь с нескончаемой энергией, актерской харизмой и бескомпромиссным характером. 25 лет назад она открыла галерею современного искусства, которая процветает и по сей день. Она же познакомила австрийского зрителя с Юргеном Теллером, Ай Вейвеем и многими другими художниками, которые впоследствии приобрели мировую известность. Сегодня Кристина – советник Президента Австрии по культуре и одна из самых уважаемых и влиятельных персон в австрийском художественном мире.
У моих родителей был отель в горах под Зальцбургом. Там я и выросла. Мама всегда снабжала нас волшебными иллюстрированными детскими книгами. Из них я узнала, что за пределами нашей маленькой деревни есть другой непостижимый мир. Есть Вена, опера и красивые платья. Когда приезжали туристы, я любовалась их одеждой и думала: «Ничего себе, а какое же тогда у них нижнее белье?» Я была экстремально визуальной. После того как гости покидали отель, они часто присылали открытки. Я любовалась ими, раскладывала по-разному, сооружая узоры из десятков картинок.
К счастью, когда мне было пятнадцать лет, у меня был замечательный учитель. Он и его жена основали театральную группу для школьников. Однажды мы даже поставили там «Пикник» Фернандо Аррабаля. Они коллекционировали современное искусство. Я тогда понятия не имела, что это означает.
На деньги, которые мне удалось заработать тем летом в отеле моих родителей, я купила свое первое произведение искусства. Это был прекрасный офорт австрийского художника Арнульфа Райнера. Я не понимала работу интеллектуально, но чувствовала ее энергетику и невероятно притягательную силу искусства. Все началось именно с нее.
Нельзя сказать, что я коллекционирую систематически. В своем доме мне нравится быть в окружении произведений искусства разных периодов — не только современных работ. И не только произведений из моей галереи. Из любимых вещей стоит отметить модернистский автопортрет Марка Шагала 1908 года и прекрасную графику Джакометти.
В 1974-м году я окончила среднюю школу и школу отельного менеджмента и должна была приступить к семейному бизнесу. Я пыталась избежать этой участи любым способом. И однажды ночью, в канун Нового года, просто сбежала из дома. Поехала в Вену на ночном поезде, поселилась в отеле. У меня с собой было ровно 900 шиллингов (около 90 долларов) и не было ни марок, ни даже дорожной сумки — ничего. Это было довольно драматично.
В те дни Австрийские авиалинии как раз запускали новые маршруты и проводили кастинг для стюардесс. Я прошла конкурс. В нем участвовало человек триста, а взяли меня. Непостижимо. Это спасло мое финансовое положение. Я проработала там восемь лет. Одновременно ходила в вечернюю школу, а вскоре поступила в Венский университет на немецкую и итальянскую литературу. Так что все сложилось превосходно.
Я не хотела учить историю искусства, потому что в то время жила с художником. Я слушала живые и очень интересные дебаты между ним и его друзьями за обедом каждый день и каждую ночь. Иногда казалось, что с нами за одним столом сидят Тициан, Тинторетто и Микеланджело. Они оживленно обсуждали события прошлого, настоящего и будущего! Это все было великолепно, но я поняла, что хочу учить то, что для меня интересно и легко – и поэтому поступила на литературу, которую любила всю жизнь.
Я никогда не хотела быть галеристом. Всегда мечтала быть кем-то вроде компаньона действительно великого художника: чтобы сконцентрироваться на работе только одного мастера. Как Катя Манн для Томаса Манна. Чтобы избежать любых недоразумений, следует сказать, что это никогда не мешало моей откровенной феминистской позиции, которую я отстаиваю на протяжении всей жизни…
В 1977 я познакомилась с художником-акционистом Германом Нитчем. Уже тогда он был влиятельной персоной. Мы работали вместе. Это было трудно, иногда невозможно, я работала с ним, продолжала работать в австрийских авиалиниях и параллельно училась. Это был самый плодотворный период в моей жизни. Когда наши пути с Нитчем разошлись, я решила: «Окей, с меня хватит, теперь я открою галерею и буду работать не с одним, а со многими одаренными людьми».
25 лет назад современное искусство уже было в тренде. Его вряд ли можно было назвать влиятельным, но оно несомненно было политически ориентированным. Нельзя в принципе сказать, что политическое искусство оказывает влияние на политику. В лучшем случае, оно может помогать влиять на сознание общества. Но когда я вижу гражданские войны и социальные трагедии, которые происходят вокруг, то понимаю, что нет, оно не имеет никакого влияния вообще. Давайте возьмем Толстого или Достоевского с их ясными мыслями. Они что-то изменили? Может в сознании отдельного читателя, возможно даже в его жизни, но не в обществе в целом. Сартр, Камю или наш современник Дэвид Гроссман? Макс Бекман, Ловис Коринф, Отто Дикс, Макс Эрнст, Джордж Грос, Эльза Ласкер-Шюлер, Василий Кандинский, Кете Кольвиц, Пит Мондриан, Оскар Шлеммера и многие другие художники первой половины 20-го века, которые боролись за современный гуманный мир — каждый по-своему — они все проиграли.
Уверена, что в Украине, как и в Австрии, современная художественная сцена была уже 25 лет назад. По крайней мере, были отдельные люди, которые разбирались в современном искусстве. Не нужно думать, что ситуация здесь более прогрессивная. Она просто более заметна в мире. Но это всегда персоналии и никогда общество в целом.
Многие художники на западе вообще не имеют никакого образования. Некоторые даже школу не закончили, и это не мешает им быть выдающимися. Так же, как и миф о том, что западное образование сильно отличается от не-западного. Или о том, что оно открывает какие-то особенные двери. Правда в том, что каждый художник должен тяжело работать. И думать. Это основное. Уверена, что в нашем цивилизованный мире технологий украинские художники сегодня получат доступ ко всей информации, которую они захотят найти. Это одинаково доступно для всех. Здесь тоже много бездельников, которые даже не пытаются работать с информацией, имея доступ к любым мировым архивам.
Большинство талантливых людей, которых я знаю и чье творчество ценю, в лучшем случае отучились в академии один день. Но они узнали все, что им было нужно. Все здесь начинают с Тициана и Веласкеса. Это то, с чего действительно стоит начинать. Но дальше нужно заниматься собственным поиском. Следующим фокусом может стать дадаизм или что угодно. Это персональное кругосветное путешествие для каждого. Ты сам выбираешь дорогу.
Как открыть галерею? Это зависит от многих вещей, но, прежде всего, от воли, желания сделать это. Деньги, имеют второстепенное значение. Художественный рынок в Украине имеет шанс на выживание, если все оставят большие абстрактные идеи и займутся реальными, пусть и небольшими, делами. Молодые люди могут арендовать гараж или что-то подобное и постараться привести туда таких же молодых художников, культурологов, а также людей из других сообществ, чтобы там создать место для общения, писать об этом, устраивать интересные мероприятия. Такой бизнес можно начинать с мизерным капиталом, с людьми чуть ли не из своего района. И тогда миф о том, что искусство – это что-то недоступное и дорогое, будет разрушен. Позже, когда все эти молодые люди из сообщества начнут зарабатывать деньги, они будут поддерживать эту небольшую галерею, понемногу покупать работы. Это все происходит на очень низком экономическом уровне. Но только так это и работает в современном мире. И только так может вырасти до чего-то значительного — в Украине или любой другой стране.
Как попасть в мою галерею? Художник должен сам меня выбрать. Он должен осознанно хотеть со мной работать, понимать, в чем специфика моей деятельности и моего подхода. Он должен доказать мне (прошу прощения, что говорю в такой манере), что он суперинтеллигентный, невероятно образованный, знает, что уже произошло в мире искусства в прошлом и что происходит в настоящем. Я хочу услышать персональные мнения на очень высоком уровне, узнать о существовании вещей, о которых прежде не знала. Не думаю, что сейчас есть какие-то конкретные тенденции в искусстве. Есть область личных интересов и знаний. Неординарный взгляд
Очень хорошо, когда художник, кроме прочего, еще умеет рисовать. Но это только ремесленническая база. За этим должна следовать интеллигентность. И инновация, даже если она незначительная. Я ищу истинное искусство и провожу непростой экзамен для художников, прежде чем принимаю их.
Так было и с Ай Вейвеем. Мы познакомились более пятнадцати лет назад, тогда никто еще особо не обращал на него внимание. Его представляла одна швейцарская галерея на ярмарке в Базеле, и он делал странную инсталляцию из остатков антикварной древесины из храмов династии Цин (инсталляция «Фрагменты» – прим.ред.).
Это выглядело чудовищно, и я произнесла: «Это выглядит чудовищно». Оказалось, что Вейвей стоял рядом. Он тогда выглядел как вышеупомянутый Герман Нитч. Его лицо было не лишено юмора, а глаза — интеллигентности. Он сказал: «Мне нравится, что вы находите мою работу отвратительной». С этого все и началось. С тех пор мы говорили часами при каждой встрече. Позже, познакомившись лучше с его творчеством, я начала по-настоящему понимать и ценить его работы. За это время я сделала две его выставки. Третья в процессе подготовки. Сам он под домашним арестом в Китае, так что этот проект, как и предпоследний, я готовлю удаленно под его руководством.
Я – первая, кто представил его в Австрии. Спустя годы мы стали близкими друзьями. Однажды он рассказал мне о своей семье. Я знала избранные стихотворения его отца Ай Цин из его сборника поэзии, опубликованном много лет назад в США.
Ай Вейвей рассказал мне об их трагической жизни с 1958 по 1975 год. Его отец был министром культуры при правлении Мао Дзедуна. А когда Ай Вейвею исполнится год или два, его отца отправили в концлагерь в восточном Китае. В то время там находилось порядка тысячи политических заключенных со своими семьями. Его отец был маленьким худым человеком. Его назначили отвечать за уборку туалетов. Каждый день и каждую ночь. И он говорил: «Что бы ты ни делал – нужно выполнять свою работу наилучшим образом». Ай Вейвей вырос в концлагере. Кроме его территории, художник не видел в жизни ничего. Когда отца выпустили, тот стал профессором литературы и преподавал в университете Пекина. А Вейвей, оказавшись на свободе, незамедлительно уехал в Нью-Йорк.
Считаю, что интересы художника могут лежать не только в политической плоскости, но могут находиться, например, в поэтической. Так, следующая выставка, представленная в галерее – это проект норвежского художника Пера Дибвига. Там ноль политики. Он о пьянстве и северных норвежских лесах. Но при этом его нельзя назвать асоциальным, ведь такие истории открывают занавес, показывая другую часть общества. Она существует. Ее нельзя игнорировать только потому, что никто не выступил с акцией протеста на эту тему.
Когда я открыла галерею 25 лет назад, у меня было много коллекционеров. Но не было таких, которые бы работали исключительно со мной. Кроме того, не все они были богаты. Некоторые приобретали произведения ежемесячно, другие раз в год. Но все невероятно компетентны. Всегда знали, чего хотят. Таких больше нет. Мои главные клиенты сегодня – банки и крупные корпорации. Мир неумолимо меняется. Я счастлива, что у меня сегодня есть эти компании. Но мне бы хотелось снова работать со знающими людьми.
Несколько лет подряд мы проводили по субботам «Обеденные лекции» и подавали суши и зеленый чай. Когда в город приезжал какой-нибудь интеллектуал или известный художник или писатель, мы непременно приглашали его в галерею. В том числе у нас были Ханс-Ульрих Обрист, Питер Пакеш, Дэн Перджовски, Йорг Хейзер. Полчаса они могли рассказывать о своих проектах, почему он приехал в Вену и что делает сейчас. Это было атмосферно и увлекательно. Но в один момент все вокруг начали устраивать подобные «субботние встречи», «эспрессо-встречи», «послеобеденные встречи». С лекторием было покончено. Спустя некоторое время, мы переформатировали его в «Беседы». Мне нравится придумывать новые форматы. Но как только вся культурная сцена Вены начинает организовывать то же самое – я тут же прекращаю.
«Беседы» – это не светский разговор, а компетентный диалог между интеллигентными людьми. Гости, которые пришли послушать, не вмешиваются в него. Никаких вопросов — только в том случае, если они очень глубоко в теме. То есть они должны быть высокообразованны. Или молчать. Я серьезно.
Мы больше не отправляем пригласительные на наши предпоказы. Все всё выбрасывают. Мы сами получаем так много почты каждый день, что некоторые письма отправляем в корзину, так и не открыв. Вместо этого мы делаем маленькие буклеты для каждой выставки, и я настаиваю на том, чтобы там были интересные, не нудные тексты. Каждый кто хочет может их брать.
Например, когда мы отправляемся на различные биеннале или художественные ярмарки, то обязательно делаем там образовательную программу. Если мероприятие проходит в Италии – она будет на итальянском. Люди должны моментально понимать, о чем речь. И тексты должны быть идеально написаны и переведены. Обычно их пишут сами художники или культурологи. Я же пишу только любовные письма (смеется).
В молодости всем мужчинам, к которым я испытывала чувства, я писала письма. Но никогда не отправляла. Прошло много лет, и я совершенно об этом забыла. Но оказалось, что мой брат, консервативный юрист, 45 лет собирал эти письма и на прошлое Рождество подарил их мне. Я была невероятно счастлива — крохотные письма на тоненькой бумаге. Я их перечитывала много раз про себя, а затем осмелилась прочесть вслух всей семье. Под рождественской елкой. И вдруг замолчала в смущении — я говорила дочери, что никогда не курила марихуану. И тут я читаю об этом в одном из писем. Но вся семья настояла, чтобы я продолжала читать, и мы все долго смеялись.
Текст: Катерина Тейлор
