Художник Александр Кутовой родился в Черкассах. Художественное образование получил в Киеве в Национальной академии изобразительного искусства и архитектуры на отделении монументального искусства. Позже был вольным слушателем на факультете философии в Киево-Могилянской академии. Продолжил учебу в Московской школе фотографии и мультимедиа имени Родченко, в мастерской художника Сергея Браткова. Работает со скульптурой и инсталляцией.
фото: Аня Шмитько
Владимир Горохов: Одной из тем выставки Versus заявлен дуализм. В каком контексте ты здесь рассматриваешь дуализм?
Александр Кутовой: Для меня это однозначно связано с раздвоенностью художника. Вообще, кажется, что это необходимая форма существования для художника.
В. Г.: Какие формы приобретает это раздвоение?
А. К.: Например, скульптура, представленная на выставке, — артефакт из моей прошлой жизни, который я подверг определенным манипуляциям. Я делал этот объект, находясь уже вне поля академической скульптуры. Использование образа человека в скульптуре — это как бы общий нейтральный язык искусства, который считывается и воспринимается любым зрителем.
"Солдат", фото: Натали До
В. Г.: Ты говоришь, чтобы прочувствовать работу, нужно дистанцироваться?
А. К.: Год назад я так сильно дистанцировался, что у меня был не то чтобы кризис, но полное переосмысление того, что я делал раньше. Продолжать, как прежде, я уже не мог. В результате я начал исследовать современные цифровые технологии. И понял, что рисовать акварелью в мире, где есть подобные технологии, — это максимально глупо и бессмысленно. И я начал рисовать акварелью.
В. Г.: Как строилась работа над выставкой?
А. К.: Сначала у нас была бредовая идея сделать одну инсталляцию. Но мы почти сразу отказались от этой мысли, поскольку мы не группа и особо не общаемся между собой. Сергей Братков с Татьяной Кочубинской подумали, что было бы здорово обыграть ситуацию задания, как в школе, когда каждый, получая одно и то же задание, делает что-то свое.
Но меня не интересует создание отдельных объектов, моя практика связана в основном с производством и использованием скульптур, которые я воспринимаю как часть большой системы, инсталляции, если угодно. И на этой выставке я работал над соединением всего пространства и участников. Моя скульптура как отдельный объект не имеет значения, для меня ценно общее высказывание, его существенность. Это деталь, шестеренка, она может быть красивая, но она не работает одна.
«В вещи влей», фото: Александр Градобоев
В. Г.: Расскажи о том, как развивался твой творческий путь.
А. К.: Мою практику можно разделить на два периода — до 2015-го и после. Когда я женился и попал в комфортное состояние, я не смог продолжать делать то, чем занимался до этого, пребывая в обостренном, сложном состоянии тотального дискомфорта. Поэтому когда этот период закончился, я вдруг вернулся к идеям десятилетней давности. Я просто попал в этот поток и не пытался ему сопротивляться. И это активизировало, с одной стороны, детские переживания, связанные с советскими памятниками, а с другой — разочарование в монументальной скульптуре, которую я изучал в Академии искусств. Во время учебы я понял, что монументальная скульптура в советской Академии искусств — это инструмент политической пропаганды, но когда Советский Союз распался, мы по инерции продолжали ту же традицию.
У меня был проект, состоящий из керамических скульптур, навеянных советским монументализмом. Ленин, Маркс и прочие были сделаны из самого приятного советского домашнего материала — керамики. Мое детство прошло в СССР: и в школе, и в детском саду — везде присутствовал дедушка Ленин и его прекрасный светлый образ, такой лучик солнца. Я понял, что не могу отказаться от детских воспоминаний, поэтому должен был это как-то высказать. Я понял, что если для Врубеля это были сказки и мифы, то для меня это мифология коммунизма. Это была моя сказка. У меня есть работа, тотем, в котором из головы Маркса вырастает Ленин, а из него Сталин. Вожди вроде и узнаваемы, но как бы и не они. Это то, как они деформировались в моей памяти.
В. Г.: Мне кажется, эта деформация неизбежна. Говорят о фантомной памяти, например, — когда люди вспоминают войну, многие воспоминания вымышлены или взяты из фильмов и рассказов других. А теперь скажи, для тебя эта тема уже закончилась?
А. К.: Я бы хотел, чтобы она закончилась, но если сюжет со срезанием лиц скульптуры, над которой я работал в 2015 году, закончен, то тема трансформации советского опыта точно нет. Можно сказать, что это конъюнктурные вещи, но для меня нет.
"Горка Ленин", фото: Александр Градобоев
В. Г.: Не только конъюнктурно и модно (по политическим причинам). Соцартисты говорили о сталинской эпохе, которую не многие застали даже в детстве, но она была истоком, фоном для последующей ситуации... Какие еще темы тебя интересуют?
А. К.: Мне интересны ритуалы и мифология. Точнее, момент появления мифологии. Когда появляется мифология, появляется и ритуал, когда некие действия или их последовательность приобретают сакральный смысл. Наверное, мне бы хотелось пытаться создавать мифологию. Я изучаю ее принципы и структуру.
В. Г.: Мифологией ты называешь древние мифы?
А. К.: Отчасти да. Мы всё те же дикие люди, ведомые инстинктами, и мы нуждаемся в мифологии, в ритуалах и символах.
В. Г.: Должно ли искусство быть понятным?
А. К.: "Понятность" или доступность зрителю, кажется, не может быть критерием, по которому можно определить искусство. Мои последние вещи — это не попытка уравновесить форму, а эксперимент со смещением, деформацией тела, который выбивает зрителя из привычного восприятия скульптурного образа.
В. Г.: Ты говорил, что хочешь создавать свою мифологию и что вообще художник к этому стремится. Это значит рассказывать какие-то истории или в другом смысле?
А. К.: Я не имел в виду, что вот ты сел и создал мифологию, речь идет о том, как осмыслить в своей практике какие-то процессы, которые эту мифологию создают. Если бы я был способен создать "мифологию", нечто, безусловно, необходимое человеку, я бы отказался от искусства, но это единственное, что мне доступно. При этом я чувствую какую-то фейковость во всем этом занятии искусством. Я не понимаю, зачем это, зачем я должен это делать.
"В вещи влей" , фото: Александр Градобоев
В. Г.: Потому что ты не обращаешься к широкой публике?
А. К.: Дело не в этом. Просто мне бы хотелось производить какие-то полезные вещи.
В. Г.: Может быть, со временем ты придешь к этому?
А. К.: Думаю, что вряд ли. Это должна быть какая-то другая практика.
В. Г.: А какая это должна быть практика?
А. К.: Для других практик я не то чтобы стар, наверное, я могу их только наблюдать и исследовать. Мне, например, очень нравится программирование, потому что язык программирования сегодня оказался единственным по-настоящему действующим языком. В нем каждый символ значит конкретное действие. В человеческом языке много всякого шума, а с программированием все четко: знак — действие, знак — действие.
В. Г.: И что тебя интересует в свете будущих проектов?
А. К.: Положение человека в цифровом мире, изменение его отношения к телу, психологические трансформации — пожалуй, с этим я бы хотел работать в своих будущих проектах.
"В вещи влей", фото: Александр Градобоев