Нужно не терять интереса к жизни вокруг. Нужно выбираться из редакции, идти и смотреть по сторонам. Мир же вообще огромный, многообразный, там масса всего удивительного происходит.
Я не знаю, хороший ли я журналист, не думаю об этом. Ладно, наверное, неплох. Я стараюсь.
Проблемы у нашей и западной прессы одни и те же: не сойти с ума от обилия технологических новинок вокруг. Нам кажется, что нужно постоянно бежать и пробовать что-то новое. Из-за этого сбивается фокус.
Каждая новость может превратиться в историю. Нужно только читать внимательно.
Как можно объяснить любовь? Она же не так устроена, это долбаная иррациональность. Тебе в дверь стучатся и говорят: «Вот, люби это». И ты говоришь: «Ну, окей».
Я слышал прекрасную теорию о том, что 90 % работы, которую ты делаешь, могут быть убиты 10 % того, что ты не доделал или сделал плохо. И все остальное уже не имеет значения. Вот такие моменты меня печалят.
Две вещи всегда остаются неизменными: издание и аудитория. То, как между ними происходит коммуникация, – посредством телеграфного столба или push-уведомления – не важно. Но, кажется, все так заняты беготней за этими уведомлениями, что забывают, зачем они вообще это делают.
Идеальное интервью – это разговор, во время которого человек, который поначалу не хотел со мной разговаривать или выстроил защиту, к концу беседы понимает, что этой защиты больше нет.
Я стараюсь вообще не согласовывать тексты и интервью. Это пагубная практика; если я нафакапил – значит, я буду за это извиняться. Но ты же не диктофон на ножках, и сказанного назад не вернуть. Нельзя наговорить, наделать делов, а потом топориком это все вырубить.
Если ты берешь интервью для текста, и тебя просят прислать прямую речь, можно написать его так, чтобы прямой речи там не было вообще. Я сделал так однажды: писал о Михаиле Алешине, который стал первым российским гонщиком в Indy 500. Они хотели видеть цитаты, и я написал текст, в котором он не произносит ни одной фразы.
Ради хорошего текста я готов работать очень долго и потратить на него столько времени, сколько понадобится.
По-настоящему интересные медийные проекты нравятся не только текстами, которые они пишут, но и картинкой мира, которую создают для тебя. Мы продаем не только тексты и иллюстрации к ним, и об этом нужно чаще думать.
Я против подхода, что текст – это сакральная штука, неподвластная простым смертным. В школе тексты Гоголя, Толстого и Чехова разбираются по принципу сюжетной канвы, но не по тому, как они сделаны, из каких запчастей состоят. Из-за этого возникает ощущение, что текст – это вещь, подвластная только нездешним гениям, которые вышли из утробы матери и сразу же написали «Войну и мир». Но это неправда.
Написание текстов особо ничем не отличается от работы хирурга. Ты не можешь встать за операционный стол и сразу стать великим врачом.
Постить котиков, мемы и делать на этом медиа может кто угодно и сколько угодно. Проблема в том, что рано или поздно кому-то придется пойти и сфотографировать этого котика, чтобы потом было что копипастить.
Мне кажется, назначение Сергея Минаева (главный редактор Esquire – ред.) – очень закономерная штука. Я рад, когда вещи приобретают правильные и честные черты. Минаев и русский Esquire – очень правильно и честно.
Плохой текст – это плохой текст. Не думаю, что есть универсальное правило по этому поводу. Бывают тексты, в которых неправильно все, но при этом они шедевральны.
«Сноб» хочет становиться свидетелем. Неважно чего: войны, презентации нового аромата, – вообще все равно. Вставать, идти и видеть вещи вокруг.
Монетизировать «Батенька, да вы трансформер» очень сложно. Мы максимально усложнили себе жизнь с названием, брендингом и сутью.
Рано или поздно компании додумаются до того, что и сами могут создавать ту нативную рекламу, которую сейчас делают с помощью СМИ. Что с этим делать – это уже наши проблемы, которые никого не волнуют. Будем думать, как выживать. Мы же занимаемся этим уже много тысячелетий.
Некоторые люди просто любят смотреть на то, как мир горит. Я, наверное, из этих людей.
Текст: Настя Калита
Фотограф: Сергей Васильев