Литература и алкоголь постоянно пересекаются. Во многом благодаря культовым писателям, которые не отказывали себе писать пьяными и редактировать трезвыми, искать вдохновение в бутылке и красочно описывать собственные похождения. Вместе с видеолекторием WiseCow рассказываем о легендарных писателях, которые вознесли алкогольную культуру на новый уровень. Рассказ ведет литературный критик Евгений Стасиневич.
Не было в ХХ веке, пожалуй, писателя, за чьей алкогольной карьерой так пристально следили читатели. Речь, конечно, о Хемингуэе. Ни один писатель не удостоился вот такого вальяжного, какого-то панибратского к себе отношения, как Эрнест. Вот этот старина Хем, которого все знают. Эти портреты, растиражированные миллионными количествами, даже в Союзе, где писатель в свитере, – потом так выглядел каждый второй-третий бард. Хемингуэй и алкоголь, Хемингуэй и литература ХХ века – это, конечно, интересно. И сюжетов тут уж очень много.
Во-первых, конечно, он автор этих слов: если вы можете не писать – не пишите, а уж если пишете, то пишите пьяными, а редактируйте трезвыми. Также он говорил, что какая же литература – это территория, где вас покидает уныние? Бар – это территория, где вас покидает уныние. Совсем не литература. Он пытался эти вещи крепко соединять. Мифов вокруг него очень много. О том, что любимый напиток Хемингуэя – мохито. До сих пор во всех клубах Гаваны предлагают свою версию этого напитка – вот тот рецепт, который придумал Эрнест. Многие говорят: ничего подобного. Потому что он как диабетик со стажем позволить себе в таких количествах пить мохито не мог. Все больше он пил вино. Потом он уже перешел на мартини, все более и более сухое. Но речь все-таки не о рецептах, а о том, как эти его отношения преломляются в его текстах.
Хем мог быть очень много кем. Он мог быть боксером, и мы знаем эти фотографии, где он стоит с подтянутым животом и в боксерских перчатках. Он мог быть врачом, потому что папа врач, он мог быть музыкантом, потому что мама очень этого хотела. Но он очень хотел быть журналистом. Уже в юные годы он писал о своей округе полусплетни. Уже тогда проявилась любовь к богемному образу жизни, о том, что стоит за красивым фасадом. Но потом он меняет вектор, потому что приходит война, и Хем отправляется на фронт. Он там не участвует как солдат, но тем не менее успевает получить ранение. А в 20-х годах, вместе с первой женой, он, конечно, в Париже, там, где как раз “случается” мировой модернизм.
Почему так важен этот период? Потому что роман, о котором хочется отдельно поговорить, — это "Праздник, который всегда с тобой". Он очень странный из-за своей туманной жанровости — не очень понятно, мемуары это или роман, это исповедь или роман. Хемингуэй вынашивал эту книгу 20 лет, несмотря на то, что обычно он писал очень быстро. И вот в 20-е годы он в Париже. Там Фицджеральд, там Стайн, там Дос Пассос, там Эзра Паунд, там Форд Мэдокс Форд. Это те герои, о которых он будет писать в “Празднике”. Будет писать часто очень нелицеприятно, так, что, если бы многие из них были живы, они бы точно обиделись на Хемингуэя за такие вещи.
В 33-м году, когда эта компания уже распорошилась и разъехалась, Гертруда Стайн –которая держала все это направление, мама европейского модернизма – пишет свои мемуары. С тех пор Хемингуэй очень хотел написать что-то подобное. Что-то о молодости, о том времени, когда они были бесконечно бедными и бесконечно счастливыми, как он говорил. Он хочет написать, но все не получается. В 54-м году он становится нобелевским лауреатом, а в 56-м году, путешествуя с женой по Европе, Хем случайно находит свои старые чемоданы. Все думали, что это легенда, но на самом деле нет. Хотя писатель очень любил продуцировать вокруг себя какие-то мифы. Ему дают эти чемоданы, и там оказываются воспоминания и заметки о том, о чем он так давно хотел написать, – о Париже 20-х годов. И последние годы своей жизни все 5 лет он работает над этой книгой.
Параллельно с этим выходят еще несколько его сочинений, но "Праздник, который всегда с тобой" был его большим желанием. Книга не закончена, но могла ли она быть принципиально закончена? Непонятно, мог ли Хемингуэй прекратить вспоминать эти вещи. Это, конечно, роман, так как во многом он придуманный. Это образ Хемингуэя, каким автор хотел себя видеть, каким себя конструировал. Такой идеальный писатель, немножко американский Гумилев, рыцарь и парень для всех, мачо, который мог бы сражаться в Африке со львами и сражался, который пил, который любил.
Уже после смерти Хема четвертая жена собирает эти все вещи с редакторами и книжка выходит в свет. У нее даже окончательного названия не было. A Moveable Feast – это, в общем-то, понятие из богословия. Оно означает праздник переходящий, у которого нет фиксированной даты. Это Пасха может быть. Вот оттуда Париж – это праздник, который всегда с тобой. Потому что он всегда с тобой случается. О чем эта книга? Эта книга о том, как случилось “потерянное поколение”. Хемингуэй задним числом придумывает “потерянное поколение”. Миф уже есть, много кто о нем писал, например Ремарк. Но без подобной огранки этот миф был бы, конечно, неполным. И Хемингуэй никого не жалеет: ни друзей, ни себя. Хотя себя выставляет в самом лучшем свете.
Чем они занимаются? Естественно, пьют и пишут. Там много вещей, которые переходят за грань интимных вещей. Фицджеральду там посвящены большие куски. Хем вспоминает Фрэнсиса и Зельду – главную пару американского модернизма, которые изводят себя алкоголем. Фицджеральд в то время как раз заканчивал "Великого Гэтсби". Хемингуэй все время укоряет Зельду за то, что она спаивает Скотта, потому что, скорее всего, завидует его славе. Он все время пишет о Паунде, который мечется и все хочет кому-то помочь. Вот они начинают какой-то вечер, собирают деньги, чтобы выкупить поэта Эллиота из карьеристского рабства, чтобы тот создал какую-то себе газету и начал писать.
Он пишет, как они меряются пенисами с Фицджеральдом. У них доходит даже до этого. Это вечное большое, дружеское противостояние, вражда-ненависть между Хемом и Фрэнсисом. Он пишет об очень эгоцентричной Стайн – женщине, которая создала его в Париже. В общем, достается всем и много. Но это такие дружеские шаржи, на которые тяжело обижаться после того, что они все пережили, после Второй мировой войны. Это было так давно, что чего тут обижаться.
Это, конечно, роман о Париже, роман о семейных отношениях. Потому что очень много места там отведено отношениям писателя с первой женой. Он страдает по этим отношениям. Хотя он на этот момент уже третий и четвертый раз женат, но он страдает и думает, что те были самыми лучшими в его жизни. Он вспоминает многих людей, которых уже нет. Например, Фицджеральд умирает в 40-м году от сердечного приступа. Это такой мартиролог потерь, рассказ о том, как закончился этот яркий, насыщенный алкоголем карнавал. Тем симптоматичнее, что Хем заканчивает свою карьеру писателя этой книгой. Несмотря на то, что успевает написать еще несколько романов, до последнего он работает над "Праздником, который всегда с тобой".
Многие говорят, что тяжело поставить эту работу в один ряд с "Холмами Африки", "По ком звонит колокол", "Стариком и морем". Но нет. Это тот Хем, который показывает свою парадоксальность. Его главным принципом был принцип айсберга: я немножко говорю, а все остальное я умалчиваю. Но я знаю, о чем я молчу. Потому это все-таки лакуны, которые говорят сами за себя.
Здесь же он делает что-то совершенно другое. Он говорит больше, чем, может быть, надо, он вспоминает об этой тусовке даже больше, чем надо. Потому что уже есть какие-то культы, созданные вокруг писателей того времени.
Если воспользоваться терминологией еще одного модерниста, Джеймса Джойса, то Хем создает портрет художника в юности, потому что он точно лепит себя. Он бесконечно любит окружение, которое описывает, издевается над ним, но оно выступает только фоном, на котором фигура писателя выделяется еще контрастнее. Это рассказ о себе, это последний памятник себе, уже после Нобелевской премии. Это то, что касается конкретно "Праздника, который всегда с тобой".
Что касается Хема в целом… Более убедительного образа писателя-гуляки, но писателя, который садится с утра и до 12 дня, как он говорит, исписывает 4 карандаша, в ХХ веке, пожалуй, не было.
Читайте также: Крепкая литература: "Свет в августе" Уильяма Фолкнера